несториана/nestoriana
Древнерусские и другие новости от Андрея Чернова. Сайт создан 2 сентября 2012 г.
А. Ю. Чернов. ЖИВЫЕ ШЕРЕШИРЫ В СУДЬБЕ АВТОРА «СЛОВА О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ»
НОВОСТИ СЮЖЕТА. 31 декабря 2023 г.: Подарком под ёлочку стало вот это:
Князь вятичей Ходота упомянут в Поучении Владимира Мономаха (Лавр. л. 81 об.).
Формообразование имени Ходан (‘ходящий’) оказалось западнославянским. Фамилия Ходан распространена и в Польше. Поэтому надпись на стене Спасо-Черниговского собора, скорее всего, сделал выходец из западных русских областей. (Напомню, что одна из девяти песен «Слова» посвящена деяниям Полоцких князей, а жена Святослава Всеволодича Киевского, центрального героя поэмы, – Мария Полоцкая.)
* * *
Забегая вперед: если автор родился от полоцкой мамы, он должен был прозываться Ходан (как и записано на стене собора, где упокоился ставшим Черниговским князем Владимир Святославич, сын центрального героя «Слова» Святослава Всеволодича и Марии Полоцкой. А в списке «Слова» (псковском или новгородском) он Ходына.
В начале «Слова» Автор устами Бояна сочиняет два варианта припевки Игорю, своему современнику. («О Боян, соловей старого времени… так бы ты запел Игорю»), и весь дальнейший рассказ ведется словно бы от лица воскресшего Бояна. А тут Боян с каким-то Ходыной («оба песнетворцы старого времени») поют Игорю припевку о возвращении Игоря из плена.
Составим уравнение:
Боян + Автор Боян + Ходына
–––––––––– = ––––––––––––
Игорю Игорю
Решение:
Автор = Ходына
Подробнее об этой подписи поэта см. в моей статье: Поэтическая полисемия и сфрагида автора в «Слове о полку Игореве» // Исследования «Слова о полку Игореве» / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). — Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1986. С. 270–293.
https://feb-web.ru/feb/slovo/critics/isl/isl-270-.htm
* * *
Поиски автора «Слова» – или угадайка, или взрослые игры в назначенцев: ну кто, если не Ярославна, могла слышать свой плач?..
Или вот Игорь… Ну кто, как не он, способен был так глубоко выстрадать сюжет своего похода и под конец пропеть «…Я свой позор сумею искупить…» («Как это таких слов нет?.. Я сам по телевизору слышал!»)
Нет, это Святослав Киевский… Недаром он произносит «злато слово»…
Да нет же, это мудрая его жена Мария Васильковна…
При этом мотивировки более или менее остроумно навешивались на фигуру того, кого в лучших традициях партхозназначений прочили на ответственную роль и. о. древнерусского поэта. И когда поэт Олжас Сулуйменов объявил «Слово» тюркским памятником, почудилось, что скоро будет наконец-то обосновано авторство Гзака и Кончака. Ну кто, кроме них самих, мог слышать их диалог в чистом поле, во время их погони за Игорем?
Однако личность поэта, как и его судьба, столь глубоко и столь отчетливо оттиснуты в ткани текста, что гаданий не требуется. Достаточно рутинной атрибуции.
Повторим начальный, нами и осмеянный вопрос: кто слышал плач Ярославны на обожженной путивльской стене?
Оказывается, такой человек (и при этом только один!) известен русскому летописанию.
В тексте «Слова» мы обнаруживаем целый пласт «странных сближений», подробностей, аукающихся с перипетиями судьбы молодого князя Владимира Черниговского, сына центрального героя поэмы Святослава Всеволодича Киевского.
Владимир женат на двоюродной сестре Ярославны, Игорь Святославич приходится ему двоюродным дядей.
Пушкинодомская «Энциклопедии “Слова о полку Игореве”» не упоминает этого князе, хотя именно он был самым деятельным и успешным героем оборонительной летней кампании 1185 года.
Из Ипатьевской летописи следует, что, откликнувшись на призыв своего отца, Владимир и его брат Олег остановили начавшиеся в Новгород-Северском княжестве мятежи (следствие безвластия и паники), удержали Путивль и дали отпор Гзаку.
Посемье спасли два младших Ольговича. Но сведения Татищева уточняют картину: оказывается, что Олег встретил самый крупный отряд Гзака уже после отступления половцев от Путивля. То есть Олега во время нападения Гзака в Путивле не было.
А это значит, что только Владимир мог видеть Ярославну на устоявшей в тот год путивльской стене (окольный город был сожжен Гзаком). Владимир руководил обороной Путивля и знал, что Ярославна ждет мужа из похода здесь, а не в Новгороде-Северском, который на три дня пути дальше от Поля.
Само по себе присутствие Владимира Святославича в Путивле летом 1185 года, разумеется, не говорит о том, что он – поэт. А тем более тот самый, кого уже третий век ищут в свободное от служебных обязанностей время и пожарные, и милиция, и любители исторических детективов.
…Однако ставшие основой для нашей атрибуции нестранные сближения в этом пункте только начинаются.
Заранее прошу прощения у читателя за то, что это повествование не будет кратким. Сумму аргументов за признание Владимира Святославича Черниговского автором «Слова» см. в «Атрибуционной справке» в заключительной части этих заметок.
* * *
Его слава прогремела за десять лет до описываемых в «Слове» событий.
Летом 1175 года юный Владимир Святославич совершил ратный подвиг. Сотворил то, что современники назвали Чудом Богородицы на Белеховом поле. По сути этот юноша не только спас жизни Михалки и Всеволода Юрьевичей, но и подарил им стольный град Владимир.
Это и отражено на двух миниатюрах Радзивиловской летописи.
Лист 219 об. Михалку везут на носилках два иноходца, а Владимир (он слева внизу, в княжеском алом одеянии, как и Михалко) делает жест левой дланью, уступая владимирский престол старшему князю. На заднем плане бегущее войско Мстислава и его преследователи.
Лист 220. Владимирцы встречают Михалку, Всеволода и Владимира Святославича.
Юрьевичи въехали во Владимир в воскресенье 15 июня 1175 года.
О том, как Михалко и Всеволод пошли из Чернигова в град Владимир, рассказывают Лицевой летописный свод и Никоновская летопись. И при в обоих случаях этом используется беспрецедентно подробный генеалогический именослов юного князя Владимира Черниговского:
Страница Лицевого летописного свода с именословом Владимира Святославича
По Никоновской летописи то же перечисление предков юного Владимира Святославича относится к событиям на пять лет предшествующим вокняжению его в Новгороде:
В Лѣто 6684 (речь о1175-м, а не 1176 г.) …онъ же поиде къ нимъ съ меншимъ братомъ своимъ со Всеволодомъ; с ними же иде и князь Владимеръ Святославичь, внукъ Всеволожь, правнукъ Олговъ, праправнукъ Святославль, препраправнукъ Ярославль, пращуръ великого Владимера*, и идоша къ Москвѣ… (ПСРЛ. Т. 9. С. 254).
Это эхо прославления подвига Владимира Черниговского. Скрупулезно перечислена вся родословная героя:
I. Владимир Святой (+ 1015)
II. Ярослав Мудрый (+ 1054)
III. Святослав Киевский (+ 1076)
IV. Олег Тмутараканский (+ 1115)
V. Всеволод Киевский (+ 1146)
VI. Святослав Киевский (+ 1194)
VII. Владимир Черниговский (+ 1201)
* Слова «пращуръ великого Владимера» (вместо ожидаемого «пращуръ <его> велик<ыи> Владимер<ъ>») могли бы говорить о неверной расшифровке выносных, то есть о копировании какого-то древнего текста. Срезневский дает лишь один пример на слово «пращур» с таким же редким родовым именословом (но на колено меньше) и таким же странным значением. И предполагает, что это ошибка (вместо «праправнук»):
Начало княжения в Киевѣ князя великаго Дюргя, сына Володимиря Мономаха . внука Всеволожа . правнука Ярославля . пращюра великаго Володимира хестившаго всю землю Рускоую. (Ипат. Лето 6657: 1149).
http://litopys.org.ua/ipatlet/ipat17.htm
Однако по Словарю русских народных говоров «пращур» – диалектное праправнук: «Попервах – сын, а тады – внук, а тады –правнук, а тады – пращур». Записано на Кавказе у старообрядцев.
Пращурёнок – праправнук (вологодская былина), пращурка – праправнучка.
Из Ипатьевской летописи, или из заголовка «Слова о полку…» попала в Лицевой летописный свод и Никоновскую летопись столь подробная родословная Владимира Святославича, гадать не станем. Но она беспрецедентна в своей полноте и должна говорить о сокращении начального текста, в котором подвиг юного Владимира («чудо Белехова поля») был описан куда более подробно. (О чем, кстати, свидетельствуют и миниатюры Радзивиловской летописи.)
* * *
Хотя о Владимире известно больше, чем о его братьях, никто из исследователей этим третьестепенным князем не интересовался, а главный его подвиг, в конце XII века прогремевший на всю Русь, оказался просто-напросто забыт.
Начнем с событий, случившихся за одиннадцать лет до Каялы. В ночь с 28 на 29 июня 1174 года в своей резиденции в селе Боголюбове заговорщиками был убит великий князь владимирский Андрей Юрьевич Боголюбский, сын Юрия Долгорукого. Началась десятилетняя война за его наследство. Русь раскололась на два лагеря: часть князей поддержала братьев Боголюбского – Михаила и Всеволода Большое Гнездо, другим по душе были внуки того же Юрия Долгорукого – Ярополк и Мстислав Ростиславичи.
Одолевали то одни, то другие. В результате Михаил и Всеволод Юрьевичи бежали в Чернигов к Святославу Всеволодичу.
Когда же владимирцы призвали Михаила на княжение, Святослав послал с ними отряд во главе со своим сыном Владимиром. Похоже, старый князь рассуждал примерно так: назвали тебя Владимир, вот во Владимир и пойдешь.
Впрочем, может статься, что и сам княжич вызвался помочь Юрьевичам. Причины к тому у него были весомые, но о них позже.
Выступили 21 мая. Полагают, что через три с половиной века в память спасения Москвы от нашествия хана Махмет-Гирея в этот день будет установлено празднование иконы Владимирской Божией Матери. Но вряд ли это простое совпадение. Игорь пошел на половцев в день своего небесного покровителя Георгия Победоносца. Надо думать, что и Юрьевичи не выступили бы в решающий для их судьбы владимирский поход абы когда. Надо думать, что и за три с половиной века до похода хана Махмет-Гирея Владимирскую икону чествовали именно в этот день. Вот и в 1521 году усердно молились у этой иконы, а после узнали, что крымский хан отступил. Позже это событие и заслонило начальную и, если судить по имени иконы, относящуюся еще к владимирскому периоду неведомую нам первопричину прославления образа Владимирской Богоматери именно 21 мая. Возможно, это день перенесения Андреем Боголюбским иконы во Владимир (1155). Но в Новгородской летописи под 1179 годом (лето 6687) указано, что 21 мая архиепископ Илия (возведён в сан архиепископа в 1165 г., а 1185 г., за год до смерти принял схиму и нарекается Иоанном) заложил каменную церковь Благовещения Святой Богородицы. Из этого следует, что установление 21 мая празднования образа Владимирской Богоматери относится и к XII веку.
Михалко и Всеволод выступили из Чернигова, не подозревая, что уже на подходе к Владимиру на них из-за холма, прямо с его вершины, грянет Мстислав Ростиславич.
Вспомним о том, кто это.
В 70-е годы XII века на Руси жили два Мстислава Ростиславича. Первый – смоленский князь – получил прозвище Храбрый, его дети упомянуты в «Слове» (по Б. А. Рыбакову) как «все три Мстиславича». Второй – внук Юрия Долгорукого, храбростью и победами не отличался. (В результате многолетней войны со своими дядьями Михаилом и Всеволодом Большое Гнездо он был взят в плен и «ослеплен», но чудесным образом «прозрел» в Смоленске и прозван Безоким.)
Оба Мстислава, с разницей в два года, умирают новгородскими князьями (в 1178 г. – Мстислав Безокий, в 1180 г. – Мстислав Храбрый).
С. М. Соловьев в «Истории России с древнейших времен» (т. 2, глава VI) так пересказал те события:
…Между тем Ростиславичи, узнав о приближении Михаила, советовались в Суздале с дружиною, что делать. Решено было, чтоб Ярополк (Ярополк Ростиславич, владимирский князь. – А. Ч.) шел со своим войском против Юрьевичей к Москве биться с ними и не пускать ко Владимиру. Михаил сел обедать, когда пришла весть, что племянник Ярополк идет на него; Юрьевичи собрались и пошли по Владимирской дороге навстречу неприятелю, но разошлись с Ярополком в лесах, тогда москвичи, услыхавши, что Ярополк, миновав их войско, продолжает идти к Москве, возвратились с дороги от Михаила для оберегания своих домов, а Ярополк, видя, что разошелся с Михаилом, пошел от Москвы вслед за ним, послав между тем сказать брату Мстиславу в Суздаль: «Михалко болен, несут его на носилках, и дружины у него мало; я иду за ним, захватывая задние его отряды, а ты, брат, ступай поскорее к нему навстречу, чтоб он не вошел во Владимир». Мстислав объявил об этой вести дружине и на другой день рано выехал из Суздаля, помчался быстро, точно на зайцев, так что дружина едва успевала за ним следовать, и в пяти верстах от Владимира встретился с Юрьевичами; полк Мстиславов, готовый к битве, в бронях, с поднятым стягом вдруг выступил от села Загорья; Михаил начал поскорее выстраивать свое войско, а враги шли на него с страшным криком, точно хотели пожрать его дружину, по выражению летописца. Но эта отвага была непродолжительна: когда дошло до дела и стрельцы начали перестреливаться с обеих сторон, то Мстиславова дружина, не схватившись ни разу с неприятелем, бросила стяг и побежала; Юрьевичи взяли много пленных, взяли бы и больше, но многих спасло то, что победители не могли различать, кто свои и кто чужие; Мстислав убежал в Новгород; Ярополк, узнавши о его поражении, побежал в Рязань, но мать их и жены попались в руки владимирцам. С честию и славою вступил Михаил во Владимир; дружина и граждане, бывшие в сражении, вели пленников.
Но так только по Лаврентьевской летописи (которая, как известно, восходит к владимиро-суздальскому летописанию и возвеличивает Всеволода Большое Гнездо). Следуя ей, С. М. Соловьев лишь в начале упоминает о юном княжиче.
Лаврентьевская летопись названа по имени монаха Лаврентия, переписавшего летопись в 1377 году по благословению суздальского епископа Дионисия. Заказчиком же был суздальско-нижегородский великий князь Дмитрий Константинович. Поэтому в текст многократно вставлено упоминание о Всеволоде Большое Гнездо и в его же пользу отредактирован сохранившийся в составе Ипатьевской летописи рассказ черниговского летописца о битве на Белеховом поле.
Увы, историк не перепроверил свой пересказ по Ипатьевской летописи, в которой главным героем той ратной драмы показан Владимир Святославич.
* * *
Фабула та же – сюжет иной.
Некогда у противоположной от села Загорья подошвы холма было капище Велеса, а потом монастырь и село с тем же названием Велисово (так!). Тут и сегодня бьет святой ключ, и люди к нему приходят за водой даже из Владимира. М. Д. Приселков в своей «Истории русского летописания XI–XV вв.» полагал, что в числе источников южнорусского летописного свода начала XIV века (т. е. Ипатьевской летописи) находятся киевский свод 1200 года князя Рюрика Ростиславовича и черниговская летопись Святослава Ольговича и Игоря Святославича. При этом исследователь считал, что сами Святослав и Ярослав Всеволодичи летописания не вели. Последнее опровергается однако рассказами о Белеховой рати, женитьбе Владимира Святославича и приглашении его в Новгород.
15 июня Юрьевичи пересекли левый приток Клязьмы реку Колокшу (в списках: Лакшу, Калакшу; по В. Н. Татищеву – Кужляк). До владимирских стен оставалось несколько верст, когда на Белеховом поле шедший впереди Владимир («ѣдущю же Володимѣрю Святославичю напередѣ») был неожиданно атакован Мстиславом Ростиславичем (тем, который в ближайшем будущем получит прозвище «Безокий»).
(И еще уточнение: внуки Юрия Долгорукого Мстислав и Ярополк в Ипатьевской летописи названы Мстиславичами, т. е. детьми Мстислава Юрьевича. Впрочем, сейчас большинство исследователей считают их сыновьями Ростислава Юрьевича.)
Войска Мстислава появились изъ загорья.
Загорье – это и название доныне существующего села, расположенного в пяти километрах от Владимира, и одновременно восточная сторона возвышенности, вершина которой на несколько верст западнее села.
Дружинники Мстислава были «вси во броняхъ, ако во всякомь леду и удари на нихъ изнезапа и подъяша стягъ» (Ипат. Стб. 601).
Ратники Мстислава «ударили внезапно и подняли стяг». Эта драгоценная подробность решительно меняет картинку.
Поскольку далее будет рассказано, что Ростиславичи стяг бросят, имеется в виду взятый в качестве трофея стяг шедшего впереди Владимира. Не так в Лаврентьевской летописи: «и выступи полкъ изъ загорья вси во броняхъ яко во всякомь леду и подъяша стягъ» (л. 127). То есть выступили и одержали победу.
Но никакой победы не было… Мы не знаем христианского имени Мстислава, но повел он себя как человек, подражающий или Перуну, или Георгию Победоносцу. Местом битвы Мстислав избрал Велесово урочище. Сюда, торопясь, боясь опоздать, он примчался из Суздаля, хотя мог встретить противника у стен Владимира (это было бы куда ближе). Ход его рассуждений нетрудно угадать: пусть Юрьевичи начнут подниматься на холм и растянутся по взгорью змеей, а он грянет на них сверху, как Перун на змееподобного Велеса. Или как святой Георгий на дракона.
Чудо Георгия о змие в Георгиевской церкви Старой Ладоги. Ок. 1180 г.
У Георгия нет ни меча, ни копья. Только щит и флажок. Как утверждал реставратор фрески В. Д. Сарабьянов, копейного наконечника древке нет и не было.) Святой воин побеждает змея не сталью, а Божьи словом. Фреска синхронна приглашению Владимира Черниговского на княжение в Новгород.
Христианское имя Игоря – Георгий. И на половцев князь пошел в день своего небесного покровителя. Но в изнаночном времени (в «Слове» сказано «Наизнанку времена обратились») Игорь становится Анти-Георгием: тот спас царскую дочь от дракона и освободил источник, этот и копье преломил, и коня загнал, и выпустил на Русь змея-половца.
В антимире «Слова о полку» «крылатая» дева Елисава (только это не крыло, а свод ворот за левым ее плечом), на убрусе ведущая змея-Велеса и указывающая ему дланью на ворота града, превратится в плещущую лебедиными крылами деву Обиду. И Ярославна, обращаясь к ветру, Днепру и Солнцу, вымолит у Бога возвращение мужа на Русь.
Мстислав слишком хорошо продумал ситуацию и потому стал рабом собственного режиссерского замысла. Если бы потерявший стяг полк Владимира был опрокинут, он бы покатился с горы и смял шедших сзади Михаила и Всеволода. Но Владимир не шелохнулся, и Мстислав смекнул: что-то здесь не так… Видимо, – ловушка. Он слишком многим рисковал и потому предпочел откатиться на исходную позицию. Ловушки не было. Мстислав вновь изготовился. Но Юрьевичи уже развернули боевой строй. Несостоявшийся громовержец решился атаковать вторично: «поидоша Мьстиславичи кличюче, яко пожрети хотяще стрѣлцемь стрѣляющимъ обоимъ межи полкома».
Смысл этого пассажа таков: воображали себя Георгием Победоносцем, а вели себя как рыкающее чудище. Вспомним в «Слове»: «Дети бесовы кликом поля перегородили, а храбрые русичи преградили <им путь> алыми щитами…».
Мстислав был потрясен провалом своего сценария: когда в дело вступили лучники, он на глазах изумленных Юрьевичей бежал, «бросив стяг» (разумеется, трофейный). Это чтобы Владимир не ринулся в погоню. Бросать свои стяги Мстиславу и Ярополку было незачем.
Вот и в «Слове»: сначала «алый стяг… – храброму Святославичу», а потом сюжет раскручивается в обратную сторону: «на третий день к полудню пали стяги Игоревы».
Еще уточнения: в подражающей «Слову» Задонщине (по реконструкции текста Л. А. Дмитриева) стяги упомянуты три раза (и на редкость одинаково): «встали стяги»; «трепещут стяги»; «ветер ревет в стягах». Ну а в «Слове» боевые знамена мелькают шестикратно, трижды взмывая и трижды падая (или склоняясь): «стоят стяги в Путивле»; «стяг… – Святославичу»; «стяги глаголют», «на третий день к полудню пали стяги Игоревы», «склоните стяги свои», «встали стяги Рюриковы, а другие Давыдовы, но врозь их полотнища веют…».
У выражения «стяги глаголют» несколько значений, а потому в контексте ситуации и несколько трактовок: 1) русские и половецкие стяги «переговариваются» (стягами в бою отдавались команды); 2) стяг – наименьшее воинское подразделение, которое в бою «стягивается» вокруг своего стяга, значит, это разные полки русских дают знать князю, что на них наступает враг; 3) Алишер Навои сравнивал арабскую букву алеф, записывающуюся вертикальной черточкой, с гордо поднятым стягом, но за два века до него древнерусский поэт увидел в развевающемся стяге славянскую букву «Г» («глаголь»); 4) по-древнерусски глаголать – не только говорить, но и пророчить. Смысл этого пророчества будет раскрыт в следующем упоминании о стягах: третьяго дни къ полуднию падоша стязи Игоревы.
Буквой «Г» под титлом обозначалась цифра 3. В воскресенье, в третий день битвы, если вслед за автором «Слова» считать с первого столкновения с половцами в пятницу, русские потерпят поражение. Если «Слово» написал человек, чьим одним из самых сильных переживаний в жизни были потеря и чудесное обретение стяга, троекратная игра на антиномии стяговой семантики понятна и естественна. При этом вовсе не случаен сбой графического ритма в двух последних примерах. Когда бы Ярославовы и Всеславовы внуки склонили стяги, то это было бы не поражением, а победой для всей Русской земли. А вот в разные стороны реющие полотнища Рюрика и Давыда (из-за этого летом 1185 года и не удалось дать отпор половцам) пророчат грядущие падения русских знамен.
Значит, никакого сбоя в графике ритма нет: два первых звена этой цепочки одинаковы (вверх–вниз), ну и последнее звено точно такое, только «от обратного».
* * *
Битва на Белеховом поле произошла за несколько дней до празднования Боголюбской иконы Божией Матери, иконы, написанной по заказу Андрея Боголюбского в честь образа Владимирской Богородицы. А потому чудо было налицо.
В Лаврентьевской летописи и Московском летописном своде XV века рать на Белеховом поле названа «новым чудом Святой Богородицы». Здесь же уточнено, что битва состоялась в пяти верстах от Владимира (ПСРЛ. Т. XXV. С. 85–85).
Действительно, деревня Загорье находится от города именно на таком расстоянии. Отсюда и атаковал Мстислав, хотя сама битва должна была произойти западней, на противоположном склоне плоской этой «горы».
Б. А. Успенский, иллюстрируя связь Волоса/Велеса и Николы, пишет: «Поскольку в св. Георгии можно усматривать ипостась Перуна, постольку в Николе можно предположить воплощение Волоса; это предположение, как будет видно ниже, находит достаточно достоверное подтверждение. Отметим в этой связи Волосов Николаевский монастырь, некогда существовавший во Владимирском уезде, в 16 верстах от г. Владимира при реке Колочке. По преданию, сохранявшемуся в народе, Волосов Николаевский монастырь был основан на месте языческого капища в честь Волоса, откуда название как самого монастыря (Волосов), так и соответствующего места (Волосово)» (Успенский. С. 33).
NB! КАРТА КЛИКАБЕЛЬНА, КАК И ВСЕ ПРОЧИЕ КАРТИНКИ 
Белехово поле на карте и космическом снимке. Ячейка карты (вертикальные прямые линии) 5 км
Речь именно о том месте, близ которого Владимир Святославич был атакован Мстиславом. Село Волосово названо по монастырю. (Произносить и писать «Николо-Велесов монастырь было, очевидно, неудобно.) Но параллельно, вплоть до сегодняшнего дня, сохраняется и древнее название: село Велесово (Велисово) существовало еще в начале двухтысячных. Находилось оно на вершине холма в километре от монастыря (в сторону Владимира). К 2005 году, как сообщила мне настоятельница Николо-Волосова монастыря мать Евфимия, от большого села остались лишь три дома, да и те давно нежилые.
Еще одна деревня Велесово (в современной записи Велисово) обнаруживается в соседнем Суздальском районе (почтовый индекс 601272). Здесь и сегодня стоит краснокирпичная часовня Георгия Победоносца. Эта часовня возведена в начале XX века, надо думать, что на месте некогда существовавшего тут Георгиевского храма.
Первоначально Николо-Велесов монастырь располагался возле села «на месте уничтоженного языческого капища». Упоминается он с конца XIV века, но основан, как полагают, много раньше. До XVIII столетия здесь, если верить церковному преданию, находилась икона Николая Чудотворца, подаренная монастырю Владимиром Мономахом. Чудесным образом икона Николы переместилась под гору и была обнаружена там «висящей на волосах». Монастырь перенесли на это место. Позднее этот образ был передан в Николо-Труниловскую церковь Петербурга, упраздненную в марте 1932 года и снесенную в конце 1930-х. (Поиски иконы, предпринятые в 1990-х, успехом не увенчались.)
В 1175 году Юрьевичи шли, хоронясь в лесах, чуть северней современной автотрассы. Река Колакша в 25 километрах от Владимира, монастырь в пятнадцати. Лесной массив заканчивается у Велесова урочища. Дальше единственная дорога идет по водоразделу на восток через обширное поле и, проходя мимо Велесова и Загорья, приводит к Медным воротам Владимира. Проселок этот жив и сегодня, его можно разглядеть и на сделанном из космоса снимке. И на том же снимке чуть южней впадающей в Колочку Надейки (той речки, что течет по северной оконечности Белехова поля) отчетливо читается охристо-кирпичное пятно диаметром в несколько сотен метров. Это растащенная по пахоте кирпичная крошка древних монастырских построек.
Село Загорье, судя по названию, находится за горой. Но такое имя осмысленно, лишь если смотреть от монастыря. Значит, Велесово урочище (Велесово поле?) простирается от монастыря до вершины холма. Однако вспомним, что по «основному мифу» Громовержец поражает змея, когда тот вползает на гору (или камень).
Тактически Мстислав выбрал прекрасную позицию: он атаковал «из-за «горы», то есть в данном случае не в обход горы, а с ее вершины. К фактору неожиданности присовокуплялась сила того, что называется «лавой»: остановить скачущих под уклон тяжелых всадников практически невозможно.
Хорошая тактика всегда учитывает и психологический (в данном случае – мифологический) фактор. Потому Мстислав и мчался сюда во весь опор: ему надо было встретить Юрьевичей там, где бы он оказался в роли мифологического победителя Велеса – в роли Перуна и Егория Храброго. Устояв, Владимир Святославич ужаснул нападающих (что и отмечает летописец). Случилось то, чего произойти не могло.
Ипатьевская летопись утверждает, что чудо имело место «месяца июня в 15 день на святого пророка Амоса, в неделю» (в воскресенье). И это указание на то, что дело было не в 1176 (так в Ипатьевской Летописи, а в 1175 году). 18 июня владимирцы отмечали празднование Боголюбской иконы Божьей Матери, которое за два десятилетия до этого и установил Андрей Боголюбский. Так убийство Боголюбского, почитание иконы (или даже два празднования двух Богородичных икон, одна из которых происходит от другой) и победа на Белеховом поле завязались в тот трансцендентный узел, который на Руси именовали знамением (белегом или белехом).
Чудо приписали заступничеству Богородицы, и потому народ встречал победителей у Успенского собора, в котором находилась главная святыня княжества – Богоматерь Владимирская.
Анаграмму «Белехово поле» (вероятно, невольную) мы встречаем в «Слове» там, где речь о первом удачном бое Игоря.
Причем звучит она в контексте перечисления трофеев-белегов и сразу вслед за упоминанием об алом стяге: «Чьрленъ стягъ, БѢЛА ХОругоВЬ, чьрлена челъка, сьребрено стружие – храброму Святъславличю. Дремлеть въ ПОЛѢ Ольгово хороброе гнѣздо…»
Но анаграмму можно оспорить, а вот название поля – нельзя. Это поле знаменья Богородицы, названное так в честь потерянного и вновь обретенного знамени, стяга передового полка юного (ему лет пятнадцать) княжича Владимира Святославича. Летописец уточняет, что битва состоялась в пяти верстах от Владимира (ПСРЛ. Т. XXV. С. 85–85).
Поджидая добычу, Мстислав залег в Загорье. А сама битва произошла несколько западней, на противоположном склоне «горы». Это могло быть случайным совпадением, но присутствие здесь «алого стяга», «Ольгова храброго гнезда» и «храброго Святославича» (два последних выражения можно напрямую отнести и к самому Владимиру Святославичу) сводит вероятность случайности к нулю. Да и объясняется анаграмма «Белехово поле» не шифром, а ассоциативной логикой поэтического мышления: вспомнил о собственном червленом стяге, отбитом на Белеховом поле Ростиславичами, и, склубившись из ассоциации, анаграмма определила начало следующей фразы: «Дремлет в поле…»
Волосово – географический, ландшафтный и, надо думать, мифологический аналог московского Ходынского поля. Напомню, что на берегу Колочки близ Николо-Волосовского монастыря бьет святой источник. Именно к нему по легенде и переместился с горы от Велисовой деревни образ Николы. Сюда ходили и до сих пор приходят, и из окрестных сел, и из Владимира.
Может быть, одна из речек, текущих по краям Белехова поля (сегодня они зовутся Надейка и Воронки), звалась Ходынкой или Ходыней, поскольку вела к святому источнику? В этом случае после своей победы Владимир мог стать Владимиром Ходынским, как позже князь Александр – Невским, а Дмитрий – Донским.
Михаил и Всеволод по достоинству оценили силу духа и храбрость Владимира: Ипатьевская летопись, противореча прочим, отмечает, что после бегства Мстислава братья одаривша Володимѣра Святославича отпусти и во свояси потом же Михалко и Всеволодъ поѣхаста въ Володимиръ (Стб. 602). То есть во Владимир триумфаторы предпочли вступить без юного героя. Одарив героя прямо на поле битвы, его спешно спровадили к отцу в Чернигов.
Юрьевичи вовремя сообразили: после того, что тут же было названо «новым чудом Богородицы», и «знамением Богородицы», владимирцы могут посадить на престол не умирающего Михаила, а того, на кого Богородица указала своим знаменьем, – молодого Святославича (к тому же еще и тезку их города).
Впрочем, Татищев излагает этот эпизод по официальной версии владимирского летописца Юрьевичей: князья въехали в город вместе и несколько дней праздновали победу. И только после этого Владимир Святославич отправился восвояси.
Но это – лишь эхо возвеличивающей Всеволода Юрьевича Лаврентьевской летописи.
* * *
Вернемся к ипатьевскому рассказу.
Рыцарская чешуйчатая броня в 1175 году была на Руси заморской диковинкой. «Все в броне, как во льду», – пишет летописец (полагаю, это летописец не князя Игоря, как считал Б. А. Рыбаков, а Марии Полоцкой).
Исследователи единодушно признают, что в Ипатьевскую летопись рассказ попал из черниговской. Однако черниговский летописец должен был записать или прямо со слов героя, или со слов его деятельной матери, узнавшей подробности чуда от своего сына. Кого же еще расспрашивать официальному летописцу, как и почему устоял уже потерявший стяг юный Владимир Святославич?
Потому и вся картина так подробна: Владимир впереди войска… Мстислав «из загорья»… Всадники в броне, точно в лед закованные… Захваченный стяг… Ну и напоследок о награждении героя и срочной отправке его с поля брани домой к отцу.
Эти события увидены глазами Владимира Святославича, и в рассказе о них мы обнаруживаем смелую поэтическую метафору, развитие которой встречаем уже в «Слове» (от тяжести брони треснула земля).
Вот и авторское «я», звучащее в поэме лишь в эпизоде пленения Игоря («Что мне шумит, что мне звенит…») и страшный момент падения Игоревых стягов, внятно напоминает о поразившем современников чуде Белехова поля.
Позже Владимир, конечно, оценит хитроумие замысла Мстислава, напоминавшее о ратно-театральных постановках Вещего Олега (тот под Царьградом поставил ладьи на колеса и пустил их на город посуху). Но там, на склоне Белехова холма, Владимир устоял потому, что был поэтом. Он впервые увидел западноевропейские доспехи и залюбовался ими, а через миг осознал, что его стяг уже в руках врага. Если б княжич остолбенел от испуга, все бы это увидели. А страх полководца передается войску в одно мгновение. И этом случае Владимир вряд ли бы успел заметить, что всадники цельноледяные. И не рассказал бы летописцу всех этих, столь цепких подробностей.
Может удивить, что в «Слове» поэт не вспомнил о «ледяной броне». Однако ту броню он передарил в «Золотом слове» Буй Роману и (по ассоциации!) другому Мстиславу (по иронии «Немому», а не «Безокому»): суть бо у ваю желѣзьныи папорзи подъ шеломы латиньскыми тѣми тресну земля и мъногы страны… Рядом с Буй Романом назван Мстислав Ярославич Немой – князь Пересопницкий. (Он ходил на половцев вместе со Святославом и Рюриком.) На Романе и Мстиславе латинские шлемы и крылатые доспехи: броня на груди подобна птичьему оперенью, а сверху стальные пластины, как пара крыльев, прикрывающие плечи. У Романа и Мстислава и впрямь должны быть латинские шлемы: уделы этих князей находятся на Волыни, на границе с католическим миром.
Диалектное папорзок – один из суставов птичьего крыла. Значит, речь и правда о доспехах с наплечниками. Оценим смелость метафоры: князья парят на крыльях своей брони, и эти крылья, стремительные, как сама мысль, столь тяжелы, что, когда соколы бросаются на землю, даже земля не выдерживает удара, трескаясь, что тот лед.
Метафора 1175 года (броня/лед) была, конечно, хороша, но она сочинена юношей, который впервые увидел рыцарский доспех. За десять ратных лет у Владимира Святославича было время приглядеться к этому ледяному блеску и понять, что не всякий свежий оборот есть поэтическая удача.
Броня похожа на лед не больше, чем война на катанье с зимней горки. Лед свеж и хрупок, доспех же тяжел, а после дня военной работы пахнет смертью и потным железом. Метафора 1185 года груба и несентиментальна. Лишена она и юношеской романтики. Эта метафора принадлежит перу бывалого Ольговича, поэта-воина.
* * *
Из Мономашичей лишь Рюрика и Романа поэт награждает эпитетом «Буй». (Так же как Игоря и Всеволода Святославичей, и в этом смысле равновесие между Ольговичами и Мономашичами соблюдается.) Это объяснимо: Буй Рюрик проявил великодушие и, победив, уступил отцу автора «Слова» Киевский стол. Понятно и то, почему поэт симпатизирует Буй Роману: тот был изгнан новгородцами в 1170 году после их примирения с Андреем Боголюбским, войска которого четырнадцатилетний Роман и разбил у стен Новгорода. В 1185-м он правит во Владимире на Волыни.
Но с Владимиром Святославичем через восемь лет приключилась почти та же история: новгородцы, желая замириться с Всеволодом Большое Гнездо, указали Владимиру на ворота. Логика развития метафоры «броня – лед – земля» завязывается в единый узел с железной логикой жизненных перипетий.
Судьбы Владимира и Романа на удивление параллельны: оба, хотя и с разницей в десятилетие, в юности стали новгородскими князьями, с обоими связаны две поразившие современников ратные победы, объявленные «новыми чудесами Богородицы», оба были изгнаны из Новгорода по не зависящим от них сходным обстоятельствам. Кроме Владимира и Романа в 1175 году на Руси нет никого, кто был бы отмечен покровительством Богородицы и явленными через ратный подвиг юных князей ее чудесами. Вот почему в «Слове» Буй Роману и достается Мстиславова броня.
Этот свой трофей Автор приносит в дань собрату по судьбе. В 1177 (или в 1176?) году война возобновилась. В июне на Сампсония Странноприимца Всеволод разбил на реке Гзе вновь затеявшего смуту Мстислава Ростиславича (в это время новгородского князя).
Новгородская первая летопись старшего извода сообщает: «И възвратися Мьстиславъ въ Новъгородъ и не прияша его новгородьцы, нъ путь ему показаша…» (л. 40 об.) (Через год его простят, и Мстислав еще раз станет новгородским князем.) Мстислав склонил на свою сторону Глеба Рязанского. Тот призвал половцев и осенью сжег Москву. Всеволод поспешил навстречу. На подмогу ему пришли Олег и Владимир Святославичи и Владимир Глебович из Переяславля Русского. О нем автор «Слова» через восемь лет с грустью напишет: «Вот у Римова кричат под саблями половецкими, а Владимир под ранами. Туга и тоска сыну Глебову». (И тут же – по ассоциации – продолжит текст обращением к Всеволоду Большое Гнездо.)
Глеб Рязанский разграбил церковь в Боголюбове, разорил округу Владимира. Но Всеволод, Олег и два Владимира встретили его на той же Колакше. Глеб с сыном Романом и Мстислав Ростиславич попали в плен, а союзные им половцы, как пишет Татищев, были окружены и перебиты Владимиром и Олегом Святославичами. После этого воронежцы выдали Всеволоду Ярополка Ростиславича. Жители Владимира потребовали казни Ростиславичей. Всеволод Большое Гнездо этого не хотел, но на словах согласился ослепить пленников. (Если верить Татищеву, им только надрезали брови, чтобы кровь залила глаза и казалось, что князья и впрямь стали «безокими».) Они вернутся в Смоленск и там, как сообщает Новгородской летопись, – прозреют.
Зимой 1177/78 года новгородцы пригласят Мстислава Ростиславича Безокого к себе на княжение, где он вскоре и умрет. А Глеб Рязанский через два года скончается в темнице.
* * *
В 1179 году Всеволод Большое Гнездо призывает Владимира Святославича к себе и женит на дочери своего покойного брата Михаила. Всеволод, уже севший на владимирский престол, понимает, что в долгу у Владимира Святославича.
Но Владимир мужает, он уже несколько раз прекрасно проявил себя в деле и, судя по всему, со временем станет главой Ольговичей. А потому с ним надо породниться.
Примерно так должен был рассуждать Всеволод. Но Всеволод мог знать и еще кое-что.
Если молодые люди растут вместе, а потом через несколько лет разлуки идут под венец, вряд ли это брак по расчету.
Вероятно, Владимир сам вызвался идти в 1175 году с Юрьевичами на Владимир, а на другое лето примчался на помощь им, потому что они с Пребраной (Евдокией Михайловной) полюбили друг друга, когда Всеволод и Михаил жили в Чернигове у Святослава. (То, что автор «Слова» свою жену любил, видно из того, как он описывает и любовь Буй-Тура Всеволода к «красной Глебовне», и любовь Ярославны к Игорю.)
В 1179 году Владимир возвращается к отцу с молодой женой. Это сообщает нам черниговский летописец, и поверх этих подробностей сквозит гордость за того, кто стал надеждой Ольговичей. Теперь все по фольклорному канону справедливости: тот, кто освободил город от змея, и должен получить в жены царскую дочь. 
Печать Владимира Святославича Черниговского, в крещении Бориса Михайловича. Свинец. 21 × 22 мм. Москва. Частная коллекция. Фото П. Г. Гайдукова. Обнаружена в 1999 году под Курском (здесь княжил Буй-Тур Всеволод). Описана П. Г. Гайдуковым (Янин В. Л., Гайдуков П. Г. Древнерусские вислые печати, зарегистрированные в 2000 г. // Новгород и новгородская земля. История и археология. Вып. 15. Великий Новгород, 2001. С. 179–197.): 228б. Поясное изображение св. Бориса с мученическим крестом у груди. По сторонам колончатая надпись. На обороте архангел.
* * *
Почему в 1180-м новгородцы позвали Владимира? В 1178 (или в 1179) году сын Всеволод женит Владимира Святославича на дочери своего покойного брата Михаила Юрьевича. В том же году в Новгороде умирает Мстислав Ростиславич, и новгородцы зовут на княжение Романа Ростиславича Смоленского. Через год того сменяет его брат Мстислав Ростиславич Храбрый, но в 1180-м и он умирает.
Пляска смерти вокруг новгородского княжеского стола не могла не озадачить епископа Илью, свидетеля (и непосредственного участника!) Первого чуда богородицы. Напомним: в когда в 1170 г. суздальское войско Андрея Боголюбского подступило к Новгороду, епископу Илье голос свыше повелел вынести на городскую стену Знаменскую икону Богородицы. Там суздальская стрела попала в нее. Икона развернулась, и горожане увидели, что Богородица плачет. После этого суздальцы были разбиты. Подробнее тут:
https://azbyka.ru/otechnik/ikona/skazanie-o-novgorodskoj-chudotvornoj-sv-ikone-znamenija-bozhiej-materi/
Надо полагать, что в 1180-м архиепископ Илия вспомнил о Втором чуде Богородице (Чуде на Белеховам поле 1175 г.) и убедил новгородцев звать на княжение Владимира Святославича.
Вспомним, что 21 мая 1175 г. Юрьевичи в сопровождении юного Владимира Святославича из Чернигова выступили в поход к городу Владимиру, а 21 мая 1179 г. архиепископ Илия заложил каменную церковь Благовещения Святой Богородицы.
Итак, 1180-м молодого князя Владимира Черниговского зовут на княжение в Новгород.
Такое усиление Ольговичей не могло понравиться Всеволоду Большое Гнездо. И когда в тот же год Святослав послал сына Глеба в помощь Роману Глебовичу Рязанскому, воевавшему с младшими своими братьями, Всеволод Юрьевич подошел к Коломне и велел Глебу явиться к себе. Глеб подчинился, был схвачен и в железах отослан во Владимир.
Святослав рассвирепел и затеял большую войну. Прежде чем отомстить Всеволоду, он задумал изгнать из Русской земли (то есть из Поднепровья) Рюрика и Давыда Ростиславичей, аргументировав это тем, что «тѣ ми во всемъ пакостять» (Ипат. Стб. 614). Скрыв свой план даже от бояр, Святослав принял это решение на тайном совете с двумя самыми близкими ему людьми – женой и своим милостником Кочкарем.
Преступив крестное целование, Святослав переправился через Днепр и напал на Давыда, который со своей княгиней был на охоте. Давыд еле успел бежать в ладье. Его обстреливали с берега, но безуспешно. Святославу пришлось вернуться в Чернигов и собрать совет Ольговичей. (На этом совете Игорь Святославич и назвал впервые Святослава отцом.) Давыд прибежал к Рюрику в Белгород. Рюрик занял Киев и призвал на помощь Ингваря и Всеволода Ярославичей. (Заметим, что в «Золотом слове» так, парами, и названы сначала Рюрик и Давыд, потом Ингварь и Всеволод.)
Святослав призвал половцев, вызвал из Новгорода сына Владимира и двинулся на Всеволода. А тот с суздальскими, рязанскими и муромскими полками преградил ему путь, став в сорока километрах от Переяславля на Влене (приток Дубны в Суздальском княжестве). Ипатьевский летописец сообщает: «бѣ бо рѣка та твердо текущи бережиста» (Стб. 618–619). Перейти реку Святослав не мог: на переправе его ждала неминуемая гибель. Но Всеволод не хотел биться и отправил рязанских князей в обход: те борзо напали на обозы Святослава и борзо же утекоша.
Так Всеволод использовал «живых шереширов, удалых сынов Глебовых», чтобы наказать Святослава.
Что же такое шереширы, и почему они живые?
Битва под Сэндвичем. 1217 г. Миниатюра Матфея Парижского (Середина XIII в.). Показаны два способа метания керамических гранат с греческим огнем – при помощи лука и «на стропах»
Византийские зажигательные гранаты. Ок. X в. Высота 13 см.:
Вроде бы, ну какое отношение византийские ручные гранаты X столетья имеют к «Слову»? Оказалось – самое прямое:
Великыи къняже Вьсеволоде!
Не мыслию ти прелетѣти издалеча
отьня злата стола поблюсти!
Ты бо можеши Вългоу веслы раскропити,
а Донъ шеломы выльяти!
Аже бы ты былъ, то была бы
чага по ногатѣ,
а кощеи по резанѣ,
ты бо можеши посоухоу
живыми шереширы стрѣляти,
оудалыми сыны Глѣбовы…
Это обращение к Всеволоду Юрьевичу.
Переведем:
«Великий князь Всеволод! И в мыслях своих не летишь издалека защитить отцов злат-престол. А ведь можешь ты Волгу веслами раскропить и Дон шлемами вычерпать. Подоспел бы ты, была б невольница по ногате, а невольник по резане. Ты же можешь посуху стрелять живыми шереширами, удалыми сынами Глебовыми!»
А теперь переложим стихами, поскольку в подстрочнике не передать язвительную интонацию, которой напоен этот формально возвеличивающий Всеволода, а на деле смеховой, непристойный (эту линию мы пока опустим, см. в сноске после текста), издевательский пассаж:
Князь Великий Всеволод!
Даже ведь и в мыслях не летишь издалека
отчий злат-престол защитить,
а ведь можешь вёслами Волгу расплескать,
шлемами Дон вычерпать!..
Абы да кабы там был бы ты, –
пошла б раба по ногáте,
а кощей-невольник по резане.
Ты ж умеешь посуху
стрелять живыми шереширами –
удалыми рязанскими Глебовичами!
Прокомментируем (см. с. 157–160 и след. по новому нашему изданию «Слова»)
http://chernov-trezin.narod.ru/Slovo-web.pdf
Напомним, что Всеволод – Всеволод Юрьевич (1154–1212), сын Юрия Долгорукого, внук Владимира Мономаха. Позднее его назовут Всеволодом Большое Гнездо. Титул Великого князя он принял первым из владимирских князей.
То, что устами автора «Слова» Святослав приглашает Всеволода на киевский престол, казалось невероятным. Но обращение к Всеволоду звучит сразу после упоминания о Переяславле и Римове, и, скорее всего, правы Н. А. Мещерский и А. А. Бурыкин: речь не о Киеве, а о Переяславле, традиционно находившемся во владении потомков Юрия Долгорукого. Оттуда Владимир Мономах ходил на половцев в 1111 г. (Впрочем, контекст может быть еще более широким, мол, если б ты, Всеволод, был с Игорем в том походе, то беды не случилось.)
«Ты бо можеши посуху живыми шереширы стрѣляти удалыми сыны Глѣбовы» – Только что прозвучавшее слово «резана» (мелкая серебряная монетка, печатавшаяся в Новгороде) ассоциацией указывает на то, что эти Глебовичи – рязанские князья Святослав, Игорь, Ярослав и Владимир Глебовичи. Речь идет о подчиненных Всеволоду сыновьях рязанского князя Глеба Ростиславича, ходивших с ним в поход 1183 г. Однако летом 1185 г. рязанские Глебовичи восстали против Всеволода. Подняв мятеж, они в то лето именно что отрезали себя от Всеволода. Считается, что автор «Слова» об этом еще не знает, но в контексте иронического обращения к «великому» Всеволоду (см. в сноске после текста этой заметки) куда логичней допустить обратное.
Почему-то никто не услышал перепляса смеховой интонации (Аже бы ты былъ, то была бы…) и не заметил, что старый Святослав Киевский юродствует в самоуничижении и величает молодого князя «великим», издевательски превозносит его недавний неудачный поход на Волгу, и, главное, — напоминает о «живых шереширах» (греческом огне, см. ниже), о тех самых рязанских Глебовичах, которые осенью 1180 года на реке Влене по приказу Всеволода дерзким обходным ударом враз уничтожили (очевидно, сожгли) обозы ополчившегося на Всеволода Святослава и его сына Владимира. А летом 1185 года восстали на самого Всеволода Юрьевича. (От чего выпад Святослава становится ударом Ювеналова бича).
Оговоримся: слово «шереширы» более нигде не встречается. Полагают, что имеется в виду захваченный в 1184 г. при походе на половцев и приведенный к Святославу Всеволодичу Киевскому «муж бесурменин», который стрелял «живым (!) огнем». Аппарат для метания «живого огня» («устройство») также достался Святославу. Это предположение подкрепляется не только контекстом данного места, но и обстоятельствами недавнего разорения «удалыми Глебовичами» обоза Святослава Киевского и его сына Владимира на реке Влене.
«Живые шереширы» – керамические зажигательные гранаты («живой огонь»), то есть нечто непредсказуемо-взрывчатое (опасное порой даже и в собственных руках).
Вспомним «живые хоругви» в подражающей «Слову» другой ратной повести, «Задонщине»: «Пашут бо ся аки живи хоругови, ищут собѣ чести и славного имени». Дружинники, которые сами пашутся (полощатся) на ветру, как живые хоругви (вообразим отлетевшие назад плащи), – не только редкий для «Задонщины» полновесный образ, но одна из самых ярких метафор древнерусской литературы. Это увидено глазами того, кто участвовал в воинских походах и мог наблюдать графическую рифму параллельно плещущих плащей и стягов. Но это и контаминация из «Слова», где «врозь пашут» концы стягов (смысла выражения «живые шереширы» автор «Задонщины» не знает, оно встречается лишь в «Слове»).
Мой товарищ Александр Пануца, в молодости служивший в спецназе, заметил, что «удалые Глебовичи» должны были сжечь обозы Святослава: на иное у них просто не было времени. Если так, то становится понятно, почему автор «Слова» называет их «живыми шереширами», которыми Всеволод «стреляет посуху».
«Живой огонь» использовался греками (и не только ими) в морских сражениях для уничтожения вражеского флота. В данном случае вместо моноксилов и ладей были телеги, и не столь важно, использовали Глебовичи какую-то горючую жидкость или просто обстреляли обозы Святослава стрелами с горящей паклей.
Святослав отправил к Всеволоду своего попа и послов. Называя соперника братом и сыном, черниговский князь посетовал: «много ти есмь добра творилъ и не чаялъ есмь сякого возмездья от тебе». Предложив Всеволоду или дать ему брод, или самому переправиться на этот берег, Святослав отошел, уступая Всеволоду дорогу. Всеволод не отвечал, а послов взял под стражу и отправил во Владимир. После этого Святослав вынужден был ретироваться: он пошел от Влены в Новгород.
Всеволод шел сзади, позволяя Святославу сорвать весь его гнев на волжских городках. Тот их брал и отдавал на растерзание половцам. Первым пал Дмитров, город, основанный и названный в честь самого Всеволода Большое Гнездо, которому при крещении было дано имя Дмитрий (в память святого Дмитрия Солунского).
Так Владимир Святославич своими глазами увидел, чем оборачиваются для Руси княжеские крамолы. Однако сам он в этом черном деле участия не принял: новгородские летописи отмечают, что дружинники-новгородцы «все возвратились здравы». Одна стычка с суздальцами, впрочем, все же была и закончилась разгромом последних. Но поскольку никто из дружинников Владимира не был даже ранен, значит, суздальцы бежали с поля брани, не оказав и символического сопротивления.
* * *
В 1191 году Игорь с Буй Туром Всеволодом и еще несколькими князьями опять идут на половцев, но те вновь оказываются предупреждены и отгоняют вежи вглубь Поля, а сами соединяются и готовятся дать сражение. Дойдя до Оскола, русские князья об этом узнают. И делают то, что не позволили себе в 1185 году. Под покровом темноты они поворачивают назад. «Половци и не узрѣша ихъ и гонившеся по нихъ и не постигоша ихъ» (Ипат. Стб. 673).
Это означает, что и этот поход был конным рейдом: в противном случае половцы догнали бы русских. Среди участников этого незадавшегося похода видим и Владимира Черниговского. Наверное, он просто не мог не пойти с теми, про чье поражение сам сложил «трудную повесть». Но реванш не состоялся, а потому обещанная в «Слове» слава Игорю и Всеволоду так и не была пропета.
Полагают, что с тех пор Владимир правит во Вщиже (Войтович Л. Князiвськi династiї Схiдної Європи (кiнець IX – початок XVI ст.): склад, суспiльна i полiтична роль. Iсторико-генеалогiчне дослiдження. Львiв, 2000. С. 7.), а в конце жизни — в Переяславле Русском. (Но последнее – интерпретаторская ошибка. В Лаврентьевской летописи под 1201 годом сказано: Тои же осени преставися князь Черниговьскыи Володимеръ (л. 141), а словами и бысть радость велика в градѣ Переяславли заканчивается предыдущая фраза, относящаяся к совсем иным событиям. (Отметим и ошибку Воскресенской летописи, где в этом месте перепутано отчество и написано не Святославич, а Всеволодич. Однако никаких Владимиров Всеволодичей, а тем более еще и Черниговских, в то время не просто не существовало.)
В Лаврентьевской летописи семью строками ниже (уже под 1202 годом) – сообщение о кончине Игоря Святославича: Преставися князь Черниговьскыи Игорь. Однако Игорь умирает весной 1201 г. (Пятнов А. П. К вопросу о дате смерти князя Игоря Святославича Черниговского // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2003.№ 4 (14).С. 60–61.
Так они и ушли друг за другом: весной 1201 года – незадачливый, но романтический Игорь Черниговский, а осенью – воспевший его «трудный» поход (и на полгода занявший ) великий поэт Владимир Черниговский.
Примечательно, что в Ипатьевской летописи вместо известия о смерти Владимира Черниговского находим перенесенный сюда переписчиком некролог Буй Роману Волынскому (Стб. 715–716). А в этом некрологе нас должно заинтересовать рассуждение о Владимире Мономахе, который пилъ золотымъ шоломомъ Донъ (парафраз из «Слова») и загнал хана Отрока в Обезы (Абхазию) «за Железные врата». Здесь же сказано, что от Отрока родился тот самый Кончак, иже снесе Сулу. То есть упомянут не только сват Игоря Кончак, но и его набег на Посулье летом 1185 года. И рассказано о половецком «едином гудце Ореви» (гусляре по имени Орь), который должен был после смерти Мономаха отправиться в Обезы и вернуть Отрока в Поле Половецкое. (Об этом см. стихотворение Аполлона Майкова «Емшан».) И хотя в Ипатьевской летописи ни слова не сказано о рифмующемся с гудцом Ореви русском гудце Игореве, трудно избавиться от мысли, что некролог Буй Роману потому и перенесен в это место, что в протографе здесь находился некролог Владимиру, «единому певцу Игореву» и певцу Буй Романа. Кстати, последний в своем «проекте конституционной реформы» еще и цитирует «Слово» (см. «Хроники изнаночного времени», с. 169–170).
Владимир Черниговский не писал историю кровью, хотя именно от него этого ждали, и, в отличие от своего отца, никогда не приводил половцев на Русь. Автор «Слова» – первый русский интеллигент. То есть тот, кому сначала больно за людей, а уже потом обидно за державу.
Можно сказать, что этим он оправдывает свое христианское имя, данное ему в честь князя-мученика Бориса.
Погребение Владимира Святославича Черниговского. Миниатюра Радзивиловской летописи. Л. 243 об.
Славянское имя жены Владимира Святославича мы знаем по Лаврентьевской летописи. Пребрана (в крещении Евдокия) – дочь Михалко Юрьевича. Неверно указание Л. В. Войтовича на крещение Пребраны с именем Мария. По Любецкому синодику (позиция 20) жена Владимира Святославича – Евдокия: «Кн. Бориса Владимера Святославича и княгиню его Евдокию» (Зотов Р. В. О черниговских князьях по Любецкому синодику и о черниговском княжестве в татарское время // Летопись занятий Археографической комиссии за 1882–1884 гг. СПб., 1892. С. 25; 70.)
По одной из версий церковного предания, Евдокия основала Ризоположенский женский монастырь в Суздале, который не сумел взять Батый. Она пережила мужа почти на полвека и была прославлена как Евфросиния Суздальская (См. Спасский И. Преподобная Евфросиния, княжна Суздальская // Журнал Московской патриархии. 1949. № 1. С. 61).
Эта версия выглядит убедительней, чем другая (о юной невесте князя Мины), ибо объясняет, почему по смерти супруга черниговская вдова ушла во Владимиро-Суздальскую землю: Евдокия сама родилась на этой земле, и здесь 15 июня 1175 года Богородица взяла под защиту будущего ее мужа Владимира Святославича. Надо полагать, что зыбкая память предания свела в единый образ духовные подвиги двух суздалянок, носивших в иночестве одинаковые имена и живших в одном монастыре.
Дело в том, что под 1202 годом в Лаврентьевской летописи читаем не только о смерти Игоря Святославича, но и об упокоении Февронии, вдовы Михаила Юрьевича, матери Евдокии: «Преставился князь Черниговский Игорь, в то же лето преставилась княгиня Михалкова Феврония месяца августа в 5 день, на память святого мученика Евстигния и положена в церкви Святой Богородицы в Суздале» (л. 141 об.).
Похоже, что овдовевшая Евдокия постриглась под именем Евфросиньи и пожертвовала земли, которыми владела ее мать, новооснованному Ризоположенскому суздальскому монастырю.
И еще о миниатюрах с изображениями Владимира Черниговского. Считается, что миниатюры Радзивиловской летописи, – копии с миниатюр начала XIII века. (Летопись доходит до 1206-го.) Протограф был изготовлен через несколько лет после смерти Владимира и Игоря. В Радзивиловской летописи на обороте 243 листа есть миниатюра, на которой изображено отпевание и погребение Владимира Святославича Черниговского. Над рисунком строки о смерти Владимира. В правой части миниатюры иллюстрация к записи: «А тъе зимы явися знаменье в лунѣ месяца декабря 29. (Исправлено из 24). В Лаврентьевской летописи под 1201 годом: «Тое же осени преставися князь Черниговьскыи Володимеръ. Тое зимы явися знаменье в лунѣ месяца декабря 24».
На рисунке в Радзивиловской летописи луна кровоточит. Вот и в Лаврентьевской говорится: «…яко кровь пролияну по снѣгу».
Комментаторы (Б.А. Колчин, А.С. Хорошев, В.Л. Янин) оспаривают: «Это известие записано под 6708 г., формально соответствующим 1200 г. нашего летосчисления, однако расчет по астрономическим таблицам устанавливает, что полное лунное затмение наблюдалось 24 декабря 1199 г.» http://www.bibliotekar.ru/rusOlisey/8.htm
На рисунке в Радзивиловской летописи луна кровоточит. Вот и в Лаврентьевской говорится: «…яко кровь пролияну по снѣгу». Исследователь древнерусского календаря Александр Журавель подсказал мне, что еще одно частное затмение луны произошло 11 декабря 1201. (См.: Святский Д. О. Астрономия Древней Руси. М., 2007. С. 148–151; Там же. Комментарий М. Л. Городецкого С. 168). Но ведь тут указано именно 24 декабря. Значит, ошибка в годе и до XIII века Владимир Черниговский, скорее всего, не дожил.
В Лаврентьевской летописи днем смерти Игоря Святославича названо 29 декабря 1202 года. Но в 1202 году лунных затмений не было.
Вщижский престол перешел к сыну Владимира Святославича – Филиппу (Любецкий синодик, позиция 26), а потом к другому сыну – Святославу, который правил тут (так по Л. В. Войтовичу) до взятия Вщижа в 1238 году. Последние защитники укрылись в храме. Их костяки найдены в середине XIX века при раскопках церкви на вщижском городища.
Бронзовая основа напрестольной сени из алтаря церкви во Вщиже, украшенной ящерами-Велесами и Дивами. Морды драконов поддерживают и ажурную конструкцию арки. (Правый дракон утрачен.) XII век. Новгородский (?) мастер Константин. 
Дракон-державка вщижской арки 
Три Дива и два Велеса. Слева направо: 1. Капитель портала Борисоглебского собора в Чернигове (археологическая находка). 20-е годы XII в. 2. Фрагмент бронзовой напрестольной сени из алтаря церкви во Вщиже (под Дивом Велес, грызущий корни Мирового Древа). XII в. 3. Фрагмент гравировки наруча из киевского Тереховского клада (Див под аркой небесного свода, а ниже Велес). XII – начало XIII в.
Крест на месте церкви на посаде во Вщиже, погибшей в 1238 г. За крестом обрыв и пойма Десны.
Центром этой земли впредь станет спрятавшийся в лесах Брянск.
В Воскресенской летописи есть и такое сообщение: «А Всеволожи дѣти Олговича: Святославъ, Ярославъ, а Святославли дѣти Всеволодича: Володимерко Галицкой да Олег». Но это летописец перепутал Владимира Святославича с Владимиром Ярославичем Галицким (ПСРЛ. Т. VII. СПб., 1856. С. 232).
Линия вщижских князей пресеклась. Город не был восстановлен.
АТРИБУЦИОННАЯ СПРАВКА
На княжеское происхождение Автора «Слова о полку» указывает:
1. То, что Автор на равных обращается сразу ко всем Рюриковичам («Ярославовы и все внуки Всеславовы…»). Он обличает всю феодальную верхушку Руси, но при этом использует обращение «братие». Кругозор его мышления определяет систему полемической аргументации. Метафорические ряды охватывают сферу сугубо княжеских интересов от политики до соколиной охоты. Непричастность к церковно-монастырской среде (библейские реминисценции и христианский пафос всей поэмы при свободном упоминании языческих богов), как и династическая этикетность обращений (в «Золотом слове» строго по поколениям – с шестого от Владимира Святого к восьмому), также указывает нам на авторство кого-то из князей-современников.
2. В 1180 году Игорь Святославич публично назвал своего двоюродного брата Святослава отцом. Это позволяет поэту в двух разных местах текста понижать генеалогический статус Игоря и Буй-Тура Всеволода на одно поколение, давая им отчество не по их родному, а по их феодальному отцу Святославу Киевскому. Делается это, чтобы говорить с Игорем (дядей) на равных (как с братом). Из этого следует, что Автор принадлежит не к шестому, а к седьмому поколению от Владимира Святого.
3. Автор не только жалеет Игоря и Всеволода, он осуждает их за попытку «похитить прошлую славу» (славу Владимира Мономаха и Святослава Киевского) и «поделить грядущую». О том же он говорит и устами киевского князя: «…ибо не по чести кровь поганую проливали». (По этой причине сам Игорь не мог написать «Слова».)
4. Автор близок к Святославу Киевскому, которого он одновременно и идеализирует, и укоряет, выступая против его политики звать половцев на Русь (при этом он утверждает, что степняки приходят сами). Эта парадоксальная двойственность может быть объяснена тем, что Автор – один из сыновей Святослава.
5. В конце поэмы есть угловой акростих «…спаси Святославича», в котором речь, очевидно, идет не об Игоре, а о самом поэте. Спасенному Игорю здесь же поется (или обещается в грядущем) слава.
6. Жена Святослава Киевского была полоцкой княжной, а одна из песен посвящена не имеющим никакого отношения к событиям лета 1185 года полоцким князьям и гибели даже не упомянутого в летописях Изяслава, брата (или дяди) Марии Полоцкой. Лингвист Анна Дыбо усматривает в языке «Слова» полоцкие элементы.
7. Автор не был участником похода: он говорит о битве со стороны: «Что мне шумит, что мне звенит давеча рано пред зорями…». Он считает, что ветер, дувший «навстречу», был юго-западным («с моря») и… одновременно восточным («с Дона»). Он знает, что ветер решил судьбу сражения, но не знает, что весной в Нижнем Подонцовье преобладают восточные ветра. Такой ветер позволил половцам с безопасного расстояния двое суток расстреливать русских, пробивающихся к Донцу по левому скалистому берегу Каялы. (Подробней о месте битвы см. в моей книжке «Хроники изнаночного времени».)
На то, что автором «Слова» является Владимир Черниговский, второй сын Святослава и Марии, указывают такие обстоятельства:
1. Упоминание о гибели Бориса Вячеславича в 1078 году на малой речке Канине (а не у Нежатиной Нивы) свидетельствует, что поэт хорошо представляет окрестности Чернигова. Но и Новгород он знает изнутри (см. статью Д. С. Лихачева «Новгородские элементы в „Слове“» в ЭСПИ. Т. 3. С. 323). Владимир Святославич Черниговский два года княжил в Новгороде, а Автор упоминает о некоей новгородской «славе Ярослава», из письменных источников нам неведомой, и о новгородских мелких монетах — ногате и резане. Он знает новгородские летописи (по ним рассказывает о похоронах в Софии Киевской Изяслава Ярославича).
Из трех старших сыновей Святослава только Владимир отвечает тому образу поэта, который мы представляем из самого текста: он никогда не затевал усобиц и никогда не приводил половцев на Русь, а в 1180 году удержал свою новгородскую дружину от участия в разорении его отцом и половцами городов в устье Тверцы. При этом в «Слове» поэт трижды оплакивает Игореву дружину (два раза звучит рефрен «А Игорева храброго полку не воскресить», а последняя фраза по законам темного стиля может быть переведена двояко, и один из переводов «Князьям слава, а дружине аминь»). Этого князя-поэта ведут по жизни сострадание ко всей Русской земле (от пахаря до великого князя) и то, что Пастернак сказал о Блоке: «дворянское чувство равенства со всем живущим».
2. Диалектолог В. А. Козырев выявил в брянских говорах пласт лексических параллелей к темным местам «Слова», из которых более дюжины бытуют только в этой местности, а Владимир Святославич не менее десяти лет жил во Вщиже (современная Брянщина, в последней трети XII века на территории Черниговского княжества), и вщижский престол перешел к его сыну.
Впрочем, этот аргумент частично оспорен лингвистом С.Л.Николаевым, который в начале 2014 года показал в своей работе (находится в печати), что далеко не все выделенные Козыревым брянские параллели «Слова» являются уникальными брянскими.
3. Владимир Черниговский женат на двоюродной сестре Ярославны, а Игорь Святославич приходится ему двоюродным дядей. Летом 1185 года Владимир и его брат Олег остановили начавшиеся в Новгород-Северском княжестве мятежи и дали отпор Гзаку. И только Владимир мог видеть Ярославну на путивльской стене (и знал, что она ждет мужа из похода здесь, а не в Новгороде-Северском), поскольку он и руководил обороной Путивля. (Из Ипатьевской летописи следует, что Посемье обороняли Олег и Владимир. Однако Татищев уточняет, что Олег встретил самый крупный отряд Гзака уже после отступления половцев от Путивля.)
4. Автор «Слова» в начале поэмы сообщает, что будет петь «от старого Владимира до нынешнего Игоря», но заканчивает повествование именем сына Игоря – Владимира, то есть начал с Владимира, Владимиром и закончил. Однако Владимир – имя самого Автора, а это значит, что перед нами еще одна сфрагида поэта.
5. Авторское «я» звучит в поэме лишь однажды, причем в ратном контексте – Игорь не сумел остановить бегущие полки, и его стяги пали. Эта ситуация – эхо «нового чуда Богородицы на Белеховом поле», первого ратного подвига Владимира Святославича (1175 г.), который сначала потерял стяг, а после одолел Мстислава Безокого, даже не обнажив меча. Белехово поле возникает в поэме в виде анаграммы в том месте, где и говорится о трофейном «алом стяге». Со слов черниговского летописца (тот, очевидно, записывает рассказ самого Владимира) мы знаем, что Мстислав ударил из-за холма, причем его дружинники были «все в броне, как во льду». Эта метафора находит свое развитие в «Слове», но трофейные железные доспехи автор передаривает любезным ему Буй Роману и Мстиславу Волынским.
6. Битва на Белеховом поле произошла близ древнего капища Велеса. В 1180 году, когда умирает Мстислав Храбрый, новгородцы зовут Владимира на княжение, и в Ладоге пишется фреска, на которой святой Георгий едет со стягом, но без меча и копья, а Велеса на пояске ведет Елисава. Но в 1180 году Владимир стал новгородским князем, и этим объясняется подтверждаемое текстом «Слова» его знакомство с фреской в диаконнике староладожской Георгиевской церкви (подробней об этом см. в моем новом издании «Слова». Ссылка в начале статьи).
7. Отраженные или откликнувшиеся реминисценциями в «Слове» события новейшей истории укладываются в период с 1158 (взятие Ярославом Галицким Киева) по 1185 год. Отношение Автора к участникам этих событий обусловлено взаимоотношениями Владимира Святославича с его родичами, друзьями и врагами – Святославом Киевским, Игорем Святославичем, Буй Туром Всеволодом, Буй Романом, Буй Рюриком, Владимиром Переяславским, Всеволодом Большое Гнездо и «живыми шереширами», рязанскими Глебовичами.
Друзей поэт воспевает. Это относится к Буй Туру Всеволоду (Вщиж лишь в ста верстах от Трубчевска, и, видимо, соседи дружили) и к мало кому известному в 1185 году Роману Волынскому, которого автор «Слова» также награждает эпитетом «Буй». Но судьбы Владимира и Романа зеркальны: оба стали героями двух ратных чудес Богородицы, оба в юности были новгородскими князьями, и оба из-за интриг владимирских князей недолго продержались в Новгороде.
С Владимиром Глебовичем Переяславским Владимир плечом к плечу дрался на Колакше, и потому, узнав летом 1185 года о его тяжелых ранах, кручинится о своем ратном товарище. Из Мономашичей эпитета «Буй» удостоены лишь Роман и Рюрик. Рюрик заслужил это тем, что проявил смирение и великодушие: победив Святослава (отца поэта), он как старшему уступил ему Киевский стол. Всеволоду Большое Гнездо, который был то другом, то врагом, достается лишь хлесткая ирония. Он и его брат Михаил получили Владимирский престол благодаря Белеховскому чуду (то есть подвигу Владимира). В 1179 г. Всеволод женил Владимира на дочери покойного своего брата, но вскоре по вине Всеволода (и по воле Святослава) Владимиру пришлось с ним сражаться. Сжечь обозы Святослава и Владимира на реке Влене Всеволод посуху пустил «живых шереширов» (живой огонь обычно использовался на море). Поэт поминает это в тот момент, когда «шереширы» восстали против самого Всеволода. Столь же язвительно он напоминает Всеволоду о его походе на Волжскую Болгарию (1183), участником которого был и сам, и о новгородской монетке ногате, за которую якобы можно было купить раба-половца, если б Всеволод пришел на помощь. Но все помнят, что по две ногаты новгородцы в 1169 году продавали суздальцев, а Всеволод – князь владимирский и суздальский. Мне представляется, что этого достаточно для атрибуции. Личность автора столь глубоко и отчетливо оттиснута в веществе поэмы, что текст многократно указывает нам на своего творца.
8. Еще раз перечитаем обращение автора «Слова» к Всеволоду Большое Гнездо:
Князь Великий Всеволод!
Даже ведь и в мыслях не летишь издалека
отчий злат-престол защитить,
а ведь можешь вёслами Волгу расплескать,
шлемами Дон вычерпать!..
Абы да кабы там был бы ты, –
пошла б раба по ногáте,
а кощей-невольник по резане.
Ты ж умеешь посуху
стрелять живыми шереширами –
удалыми рязанскими Глебовичами!
Все три микросюжета этой строфы напрямую аукаются в судьбе Владимира Черниговского: 1. Он участник Волжского похода Всеволода; 2. Он юношей княжил в Новгороде, где за десять лет до него при воспетом им юном Буй-Романе пленных владимирцев продавали за серебряные новгородские деньги; 3. Обозы его и его отца сожгли в 1180-м на Влене посланные Всеволодом рязанские «живые шереширы», в 1185-м на Всеволода и восставшие.
Больше о Всеволоде в поэме ни слова.
В сочетании со всем тем, что нам известно о Владимире, стопроцентная концентрация в одной строфе связанных с ним подробностей не оставляет сомнений в том, кто автор «Слова о полку Игореве». Это тот же воин и поэт (см. записанный с его слов рассказ о битве на Белеховом поле), который после поражения Игоря возглавил оборону Путивля и отогнал Гзака от обгоревших, но устоявших дубовых его стен. И спас Ярославну.
Все прочие аргументы являются лишь косвенным подтверждением такой атрибуции.
Мы знаем не одно, а три имени автора «Слова»: 1) Ходына (прозвище или псевдоним; см об этом http://chernov-trezin.narod.ru/Slovo-web.pdf 2) Владимир Святославич Черниговский (княжеское имя); 3) Борис Михайлович (христианское имя).
Л. В. Войтович указывает, что в Любецком синодике этот князь назван (в паре с княгиней Евдокией) Борисом/Владимиром Святославичем (позиция 20) / Войтович Л. Княжа доба на Русi: Портрети елiти. Бiла Церква. 2006. С. 404–405/.
———————————————-
НЕКОТОРЫЕ УТОЧНЕНИЯ:
*Еще о ногате и резане
Комментарий Д. С. Лихачева: «Знание глубочайших исторических явлений, происходивших в Галицкой земле и Владимиро-Суздальской, при этом поразительно. От автора „Слова“ не ускользнуло то, что стало ясным для позднейших историков. Он усмотрел опасность для единства Руси именно в том, что и владимирские, и галицкие князья перестали интересоваться Киевом как центром Руси. Однако автор «Слова» не мог еще оторваться от представлений о Киеве как о единственном центре Руси. Он страстный сторонник идеи единства Руси, но единство это он еще понимает в устоявшихся представлениях XII в.» (Лихачев. С. 126).
«Ты бо можеши Волгу веслы раскропити, а Донъ шеломы выльяти» – как заметил А. В. Соловьев, эту фразу пародирует современник автора «Слова» Даниил Заточник: «Ни моря уполовником вылияти, ни чашею бо моря расчерпати» (ЭСПИ. Т. 1. С. 255.). Замечательна рифмовка: В/Е/СЕВОЛОДЕ – В/О/Лгу ВЕСЛЫ раскропиТИ.
А вот еще одна цитату из «Слова» у того же Даниила Заточника. В списке Моления Даниила Заточника, с которым работал И. И. Срезневский (местонахождение списка сегодня неизвестно), читалось: «Поведаху ми, яко той ести суд Божий надо мною, и суда де Божия ни хитру уму, ни горазну не минути». Эту чуть искаженную цитату из «Слова» обнаружил В. Н. Перетц (ЭСПИ. Т. 4. С. 84)
«Аже бы ты былъ, то была бы чага по ногатѣ, а кощей по резанѣ».
Ногата и резана – мелкие новгородские серебряные монеты (двадцатая и пятидесятая часть гривны). Цена невольника или невольницы была много выше. Но все встанет на свои места, если мы вспомним, что речь идет о Всеволоде Юрьевиче, который в 1183 г. ходил на Волжскую Булгарию, ближайших к Руси мусульман, и привел пленных. В этом фонетически и ритмически игровом отрывке автор играет на созвучии слов ногáта и наготá, рéзана и обрезанье.
На невольничьих рынках рабыни и рабы выставлялись обнаженными, и в смеховой культуре оценивать достоинства молодого раба-магометанина можно было и по этому признаку. Так и в ПВЛ первое, что сообщают о своей вере пришедшие к Владимиру из Волжской Булгарии магометане, это то, что надо «обрѣзати уды таиныя» (Ипат. Стб. 72).Ниже именно это и названо «скверными делами их» (Стб. 93). Комментарий Д. С. Лихачева: «В связи с этим особую важность приобретают и другие новгородские черты в „Слове о полку Игореве“. К новгородской летописи близка, в частности, формулировка полноты поражения по дешевизне рабов-пленников. Так, в „Сказании о знамении святей Богородици“ о поражении суздальцев у стен Новгорода в 1169 г. для изображения тяжести этого поражения суздальцев сказано: „и продаваху суздальца по две ногате“. Именно это определение имеется в „Слове“ в отношении Всеволода Суздальского: если бы ты был на юге и поблюл бы отень злат стол киевский, „то была бы чага по ногатѣ, а кощей по резанѣ“.
Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что в этом сюжете применяется новгородская денежная система: ногата и резана. Другая новгородская денежная единица в „Слове о полку Игореве“, исчезнувшая на юге Руси в XII в., – „бéла“, и она дана в „Слове“ в составе летописной формулы, зарегистрированной в ПВЛ под 859 г.: „имахуть по бѣлѣ отъ дыма“.
О новгородских денежных единицах В. Л. Янин пишет: „в новгородских письменных источниках термин «резана» доживает до рубежа XIII–XIV вв.“ И в другом месте: „к числу новгородских денежных единиц, возникновение которых связано с перестройкой системы на основе счета на 7, несомненно принадлежит бела, хорошо известная в актах и нарративных источниках с начала XI в. В одних только новгородских пергаменных актах XIV–XV вв. она встречается не менее 50 раз“.
В. Л. Янин предполагает, что упоминание „белы“ в „Слове о полку Игореве“ – результат заимствования из поздней редакции ПВЛ. Проще предположить, что это просто новгородская черта в „Слове“» (Лихачев. С. 169–170). В устах Святослава упоминание о «ногате», за которую новгородцы продавали пленных суздальцев, – намеренное оскорбление владимиро-суздальского князя. А для нас важно, что автор «Слова» еще раз продемонстрировал свою связь с Новгородом, в котором он княжил два года. Весь сюжет об авторе «Слова» см.: http://chernov-trezin.narod.ru/Slovo-web.pdf (тут и расшифровка библиографических сокращений) А дополнения тут http://chernov-trezin.narod.ru/Hroniki.pdf
Здесь, в частности, подтверждение догадки Л. В. Войтовича о том, что с малолетства Владимир Черниговский правил во Вщиже, и список диалектных брянских параллелей со «Словом».
Андрей Чернов
PS: Ходына – поэтическое имя, псевдоним. В 1975 г. в Новгороде археологи нашли гусли середины XI века, на корпусе которых вырезано поэтическое имя еще одного словутного певца. Его звали Словиша (не Соловушко, как решили новгородские археологи, а Словослов).
PPS от 27 января 2018: Весь день вновь спорим с Сергеем Львовичем Николаевым о певце Ходыне и князе Владимире Черниговском, сыне Святослава Киевского (центрального героя «Слова о полку»).
Николаев считает, что Ходына – автор «Слова» и дружинный певец Владимира. Мое же мнение, что Владимир и Ходына – один человек. Слишком уже уникальные, мельчайшие подробности судьбы Владимира отразились в «Слове».
При этом о них не повествуется, на них только вскользь намекается.
Пока спорим. Главный аргумент Николаева, что Ходына – не поэтическое имя, а нормальное языческое. Я же возражаю, что мы не знаем свычаев да обычаев древнерусских поэтов. Пушкина в «Арзамасе» звали Сверчком, а Жуковского Светланой. Почему у дружинных стихотворцев не могло быть подобного?
А вот мой аргумент:
ХОДЫНА ГОВОРИТ С КНЯЗЬЯМИ НА РАВНЫХ.
Он учит их, стыдит, упрекает, высмеивает.
На такое не отваживались даже архиепископы.
Представить, что это делает боярин, просто немыслимо.
Ходына в первой же строке обращается к князьям как к ровне: «Братие!» А потом не раз повторяет это обращение и от своего имени, и от имени Святослава Киевского. То есть Ходына – сам князь.
5 января 2024. Продолжение сюжета:
Начал готовить к публикации на «Несториане» многолетнюю нашу переписку с львовским историком Леонтием Войтовичем. Вот как она начиналась:
АВТОРСТВО «СЛОВА О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ»
И ДРУГИЕ ПРОБЛЕМЫ ИЗУЧЕНИЯ ПАМЯТНИКА
СПРАВКА: Леонтий Викторович Войтович (1951 – 7 февраля 2023) – доктор исторических наук, профессор, зав. кафедрой истории средних веков и византинистики Львовского национального университета имени И. Франко, специалист по генеалогии правящих династий и военной истории Центрально-Восточной Европы IX–XV вв., автор более 250 работ, в том числе 10 монографий. Печатался также в российских периодических изданиях.
2 июня 2008 г. Леонтий Войтович пишет:
Согласен с Вами, что летом 1185 г. именно Владимир отбил Гзака и отстоял Путивль. А, значит, спас Ярославну (и видел ее рыдающей на путивльских стенах). «А после этого Святослав послал сына своего Олега и Владимира в Посемье…». Это нормально совмещается с рассказом Татищева об Олеге, который настиг Гзака, отступающего от Путивля.
Владимир мог знать еще многое, о мечах харалужных и шеломах латинских волынской дружины, о топографии окраин Плеснеска и главное – о Всеславе и колоколах, чего не мог знать ни один фальсификатор в XVIII в. и ему это вставлять не было никакой нужды.
(Реплика А. Ч. от 5 января 2024 г. Я писал о том, что Владимир Святославич – автор «Слова о полку…» В 1180 г. он был призван на новгородский престол и потому знал новгородское предание о колоколах Святой Софии, снятых Всеславом и увезенных в Полоцк. Владимир, что следует из рассказа Ипатьевской летописи (1175 г.), был поэтом, и с ним связано ставшее знаменитым на всю Русь «Чудо на Белеховом поле». В 1185-м он защитил Путивль от Гзака и был единственным из русских князей, видевших Ярославну на путивльской стене.)
Относительно решений Черниговского съезда 1206 года: обращает на себя внимание нетипичный брак близких родичей, ради которого необходимо было нарушать каноническое право, что делалось только при подписании важных политических договоров.
В 1190 г. старший из внуков Святослава Всеволодовича женился на дочери северского князя Игоря Святославича. Этим браком укреплялся договор между обеими ветвями Ольговичей (черниговской и северской), чем формально сохранялось единство Черниговской земли и потому оставался в силе традиционный принцип унаследования столов.
В результате Игорь в 1198 г. стал черниговским князем, а его сыновья как младшие по родовому счету – получили только Путивльское княжество. Северское княжество перешло к старшей ветви, представитель которой должен был стать черниговским князем после Игоря. Но это был только компромисс. Было понятно, что младшая ветвь Ольговичей начнет борьбу за Новгород-Северский.
Поэтому Всеволод Чермный в 1206 г. использовал политическую конъюнктуру, когда Игоревичи (как дети Ярославны) решили побороться за Галицкое наследство. В обмен на помощь они согласились на принятие для Черниговщины Любецких принципов: каждая ветвь Ольговичей получила свою «отчину» (которую держала в данный момент). Игоревичи шли в богатую Галицкую землю за поддержку других Ольговичей – они, видимо, согласились.
Наблюдения показывают, что младшая ветвь сохранила только Курск и Путивль в то время, как за разными ветвями старших Ольговичей строго закрепились определенные земли и далее перемещения производились внутри этих владений. В 1226 г. сильный курский князь Олег Святославич выступил против такого положения вещей, но был вынужден уступить черниговскому князю Михаилу Всеволодовичу. Эти все детали я подробно описал в своих книгах, начиная где-то с 1994 г.
Вщиж за Владимиром Святославичем, сыном Святослава Всеволодовича, и его сыновьями получается методом исключения. Потомки Олега сидели в Стародубе, Глеба – в Новгороде-Северском, Мстислава – в Козельске (и сам он пришел в Чернигов из Козельска). Потомки Всеволода Чермного держали Брянск, Глухов, Карачев и Тарусу. Для Владимира остается – Вщиж.
Конечно – это положения дискуссионны, но они объясняют такое перемещение князей (кстати утверждение, что на Руси не были регламентированы правила унаследования престолов – чепуха наших юношей, это все равно, что утверждать, что Русь в этом отношении отставала буквально от всех европейских земель).
Думаю, что Ваша Наташа сделала правильный вывод. По крайней мере с 1181 г. Владимир Святославич, держал Вщиж. Родился он не позже 1160 г. (был третьим после Олега и Всеволода. Свадьба его отца – 1143 г., а сам отец родился вскоре после 1116 г.). Были еще три сестры, которые могли быть старше (так жена галицкого Владимира Ярославича умерла в начале 1170-х). Владимир Святославич похоронен во Вщиже, но где?..
(Реплика А. Ч. от 5 января 2024 г. В Лаврентьевской летописи оказалась переставлена страница, и с легкой руки Василия Татищева утвердилось неверное понимание. Под 1201 годом сказано: Тои же осени преставися князь Черниговьскыи Володимеръ (л. 141), а словами и бысть радость велика в градѣ Переяславли заканчивается предыдущая фраза, относящаяся к совсем иным событиям. Игорь и Владимир и ушли друг за другом: весной 1201 года – незадачливый, но романтический Игорь Черниговский, а осенью – воспевший его «трудный» поход и на полгода севвший на Черниговский престол великий поэт Владимир Святославич Новгородский. См.: Пятнов А. П. К вопросу о дате смерти князя Игоря Святославича Черниговского // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2003.№ 4 (14). С. 60–61.)
О Евдокии (жене Владимира Святославича). Пребрана – имя указанное в Лаврентьекской летописи, там поздних мифологий нет, ибо летописи – это придворные анналы, находящиеся под княжеским контролем. Зачем было придумывать имя владимиро-суздальской княжне в XIV веке? По Любецкому синодику (позиция 20) в паре с Владимиром названа не Мария, а Евдокия. Там написано так: «Кн. Бориса Владимера Стославича и княгиню его Еудокию». В ошибке виноват я. Я когда-то вручную конспектировал «Помяник» из книги Зотова и за этим конспектом подал текст в своих «Княжеских династиях». Подводя итог в книге «Княжа доба на Русі: портрети еліти», я полностью проверил все источники и дал сноски на лучшие издания. Оригинал сохранился в Чернигове в историческом музее. Я потом проверил по Зотову еще раз, Квашнину-Самарину и Филарету. Там не Мария, а Евдокия. Мой грех.
Публикация Зотова – лучшая. Его книгу стоило бы переиздать, она и тогда была редкая. Ранняя смерть автора помешала продолжению этой работы.
К версии о тождестве Евдокии с Евфросиньей Суздальской отношусь осторожно. В помянике в таких случаях писали: «Евдокия, в иночестве Евфросинья или Преподобная Евфросинья».
О детях Владимира из Любецкого синодика: после Всеволодовичей и перед Антонием Глебовичем записаны князья: Борис, Давид, Андрей и Святослав-Дмитрий. В Елецком и Северском синодиках они названы Владимировичами. Из других источников известен Святослав (поэтому Квашнин-Самарин считал других братьев Болоховскими князьями, но эта ошибка связанная с популярной тогда версией Арцыбашева о болоховцах, как оказалось – они не Ольговичи). Раньше от этих братьев назван еще «Филип Владимирович и княгиня его Агафия». Относительно этого князя существуют разные версии, его считали сыном Владимира Игоревича, но он не подходит по месту расположения поколений в синодике. Других сведений о Владимировичах нет. Вщиж погиб со всеми документами и после так и не поднялся.
В моей последней книге есть все сведения и библиография более 3 тыс. позиций.
…………………………………
Андрей Чернов:
Леонтий Викторович!
Что ж, картинка начинает проясняться.
1. Забудем про Марию, примем Евдокию/Пребрану. Но оставим под вопросом Евфросинию Суздальскую. (Уж больно там складно выходит: почти одновременно умирают мать и муж – ну и основывает Евдокия, вдова Владимира и дочь Михалки, Ризоположенский монастырь. На средства, оставшиеся после ее матери. Во всяком случае альтернативная версия о невесте князя Мина весьма мифологична).
2. Если Янин в своем пасьянсе ошибся (а он исходил из весьма сомнительного предположения о том, что печати оставили только новгородские князья), и Андрей/Михаил ни при чем, то надо искать печати Бориса/Михаила. (Начну со звонка к Сергею Белецкому.)
3. Уточнение: у Наташи вышло (совсем не по Рапову), что Владимир – второй, а не третий сын Святослава. (Аргументация в книжке, с. 202, прим. 39.) Третий – Всеволод, названный в Ипатьевской летописи средним сыном. Стб. 612. Рапов просто не обратил внимания на эту запись. Будь он прав, мы бы не имели возможности говорить о том, что в 1167 г. Святослав сажает во Вщиже именно Владимира. И все обнаруженные Козыревым брянские языковые параллели, ни о чем бы не говорили.
………………………………
Леонтий Войтович:
Андрей!
Жаль, что не был знаком с Вашей работой раньше. Высылаю текст черновика, статья уже в печати (там есть некоторые правки). Но, думаю, что будут следующие статьи. Картинка действительно начинает проясняться.
1. «Забудем про Марию, примем Евдокию/Пребрану. Но оставим под вопросом Евфросинию Суздальскую». Принимается. Хотя сомнения есть, но действительно больно складно выходит. Во всяком случае альтернативная версия о невесте князя Мина – не выдерживает никакой критики.
2. Янин в своем пасьянсе ошибся на все сто. Синодик самый бесспорный документ. Перед лицом Господа никто ничего не фальсифицировал, имена тем более. Малюсенькая вероятность — ошибка при переписывании (как у меня с Марией). Надо искать печати Бориса/Михаила, но надо также принимать во внимание, что не все печати возможно найти.
3. Рапов тут нам мало поможет. Зотов считал, например Владимира самым старшим. В моих работах: Олег, Всеволод, Владимир, Глеб, Мстислав и три дочери. Но порядок первой тройки условен. Источники не дают возможности его точно установить. Уточнение у Наташи (Вы напишите ее отчество, или уж и меня величайте просто Леонтием), что Владимир – второй, очень правдоподобно. Всеволод – средний (средний, это и второй, и третий). Вот относительно Вщижа в 1167 г. – это теплее. Всеволод начинал с Козельска, а это в отношении Вщижа – младший стол. Поэтому уточнение Наташи можно принять. А обнаруженные Козыревым брянские языковые параллели тоже говорят нам о многом.
Держим связь.
Леонтий Войтович (2 июня 2008):
…Но автор безусловно отлично знал топографию Черниговщины и ее проблемы. Ваши аргументы бесспорны.
“Киев страдает, следовательно, не собственными несчастиями , а несчастиями всей Русской земли» ( Лихачев . С . 126). И это потому, что там сидит Святослав, сидел бы Рюрик – и радовался бы проблемам Ольговичей.
« …шесть племен ( или родов ) “своих поганых”» – согласен, только это не совсем половцы, в частности коуи – часть массива торков-огузов, в свое время окончательно уничтоживших Хазарский каганат.
« под “отцовым златым престолом” имеется в виду черниговский стол» – безусловно!
«…автор связан еще и с Полоцком (целая песнь посвящена малоизвестным полоцким князьям, а мать Владимира – Мария Полоцкая), – и это тоже в пользу авторства Владимира».
«…читал не киевские, а новгородские летописи» – тут вопрос, читал-то он, наверное, летописи черниговские, только мы их уже не узнаем!
«…только новгородские мелкие монеты и упоминаются в поэме, как, впрочем, и новгородские колокола, украденные Всеславом» (это очень сильный аргумент!)
«…он симпатизирует малоизвестному Буй-Роману». Этот малоизвестный Буй-Роман впоследствии станет первым галицко-волынским князем, я ему посвятил несколько работ, до конца года выйдет книга А.Майорова в Романе Мстиславиче.
«Весь этот географический набор и указывает на Владимира Святославича, ибо у нас нет других черниговских князей (кроме Святослава, отца Владимира), которые имели бы такую четверную прописку: Чернигов, Полоцк, Новгород, Вщиж».
Добавте сюда, что как знаток оружия он мог выделить мечи харалужные и шеломы латинские (знал о застяжках и завязках и преимуществах последних* если перерубить паворзи – шлем-горшок слетит с головы, а шлем каска с завязкой под кольчугой – только с головой вместе, если перерубить бармицу, что практически невозможно. Кто мог об этом знать в XVIII в. и какой монах мог обратить внимание на подобные детали). Знал он и Путивль и, безусловно, Плеснеск и Волынь.
На мой взгляд Ваша догадка (о том, что автор «Слова» – Владимир Святославич) наиболее реальная. В следующей статье на защиту «Слова» я постараюсь поискать еще аргументы в ее пользу.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЮЖЕТА
«СЛОВО О ПОЛКУ». АВТОР ИЗВЕСТЕН
https://nestoriana.wordpress.com/2014/10/10/slovo-o-polku-avtor-izvesten/
А здесь полемика на ту же тему с лингвистом Сергеем Николаевым:
https://nestoriana.wordpress.com/2014/10/10/spor-s-nikolaevym-ob-avtore-slova/
…
Андрей Чернов читает «Слово о полку Игореве». Древнерусский текст и свой перевод
https://nestoriana.wordpress.com/2014/10/08/the-tale-of-igors-campaign/
…
«Слово о полку…» Раскрыта тайна Мусин-пушкинского Хронографа
https://nestoriana.wordpress.com/2014/10/07/bobrov_o_slove/
(А. Г. Бобров. Проблема подлинности «Слова о полку Игореве» и Ефросин Белозерский)
несториана/nestoriana 