Сергей Шаров-Делоне. ИВАН=ЕФРОСИН?

В 2003 г. А.Г.Бобров выдвинул гипотезу о тождестве двух известных исторических персонажей XV в. – князя Ивана Дмитриевича Шемячича, сына Дмитрия Шемяки и внука Юрия Дмитриевича Звенигородского и монаха-книжника Ефросина Белозерского, автора и переписчика целого ряда произведений, включая Краткий летописец, легший в основу целой традиции независимого летописания на Руси [1]. Со времени обнародования идеи ее автор постарался дополнительно аргументировать свои предположения в целом ряде статей [2], до известной степени ответивших на ряд спорных вопросов. Однако в целом это очень заманчивое и ведущее к множеству интересных следствий отождествление Ивана и Ефросина было встречено либо молчаливым неприятием, либо сдержанной критикой, не оставлявшей сомнений в том, что критики считают его неверным [3]. Если не ошибаюсь, единственным, поддержавшим выводы автора, оказался А.Ю.Чернов [4].

Причина такой реакции ( если не считать саму по себе неожиданность гипотезы) лежит на поверхности: у А.Г.Боброва нет прямых доказательств ее достоверности. Его доказательная база – это непротиворечивое объяснение целого ряда деталей, каждая из которых в случае отказа от выдвинутого предположения требует отдельного объяснения, которое, впрочем, зачастую аргументировать вне рамок гипотезы еще труднее. И исследователь отлично осознает уязвимость ( и вместе с тем силу) своей позиции: «Автор статьи осознает, что ни один из взятых по отдельности аргументов в пользу отождествлени князя Ивана Дмитриевича и священноинока Ефросина Белозерского не является окончательным и решающим. Но если это разные люди, то мы должны полагать наличие многочисленных случайных совпадений и остающихся без ответа вопросов» [5].

Впрочем, если быть достаточно честными, то придется признать, что очень многие наши исторические представления и даже убеждения основываются не на прямых доказательствах, а на том, что Р.Дж.Коллингвуд очень точно определил как «некую сеть, сконструированную в воображении, сеть, натянутую между определенными зафиксированными точками – предоставленными в его распоряжение свидетельствами источников», добавив, правда, что «если этих точек достаточно много, а нити, связывающие их, протянуты с должной осторожностью, всегда на основе априорного воображения и никогда – на произвольной фантазии, то вся эта картина будет постоянно подтверждаться имеющимися данными, а риск потери контакта с реальностью, которую она отражает, будет очень мал» [6].

* * *
Между тем, критике подверглись и сами «зафиксированные точки» в гипотезе А.Г.Боброва. Так, М.А.Шибаев обратил внимание на едва ли не самую больную из них – на момент «перехода», «трансформации» князя в инока. Отметив, что первый известный автограф Ефросина датирован 18 июля 1463 г. (а это сама по себе дата уже завершения его работы по переписке Апокалипсиса [7]), а сообщение Летописи Авраамки о новгородском посольстве к князю Ивану Дмитриевичу в Литву, где он княжил в пожалованном ему Новгороде-Северском, находится в конце сентябрьской годовой статьи 6971 г., т.е. относится к августу 1463 г., он посчитал выявившееся противоречие прямым доказательством невозможности отождествления князя Ивана с иноком Евфросином [8]. Однако в следующей статье А.Г.Бобров сумел показать, что вывод оппонента не столь однозначен, как кажется, поскольку указанное сообщение о новгородском посольстве было внесено в годовую статью как обобщающее, итожащее год известие, а само посольство к князю Ивану следует датировать зимой 1462/63 гг., т.е. временем «по крайней мере за полгода до 18 июля 1463 г., когда Ефросин Белозерский оставил свою первую писцовую запись» [9].

Казалось бы, проблема разрешена. Но только казалось бы. Дело в сроках, расстояниях и тогдашних скоростях передвижения. Посольство, направленное из Великого Новгорода могло достичь Новгород-Северского не быстрее, чем за 20-25 дней [10]. Самому князю-иноку для того, чтобы добраться из Новгород-Северского до Сергиева монастыря (если, по представляющемуся мне убедительным выводу А.Г.Боброва, Апокалипсис был переписан Ефросином в Троицком скриптории, а не на Белом озере) тоже нужно было не меньше 20 дней. Да и на переписку довольно объемного текста Откровения Иоанна Богослова некоторое время необходимо – все-таки 50 страниц калиграфически переписанного рукописного текста! В итоге, предположение А.Г.Боброва теоретически оказывается возможным, но его практическое воплощение более напоминает тщательно спланированную и идеально точно реализованную спецоперацию, нежели реальную жизнь – слишком хронологически плотно должны были быть сопряжены все действия участников. И это при том, что мы вообще не можем быть уверенными, что именно Апокалипсис был первой работой книжника Ефросина (а, скажем, не Синаксарь или другие тексты общим объемом до 120 листов или 240 страниц, входящие в тот же более или менее единовременно написанный конволют КБ 53) [11] или вообще иная рукопись [12], что отодвигает время начала его работы в Троицком скриптории на более раннее время, «уплотняя» и без того неправдоподобно плотный график 1463 г.

Но во всех своих рассуждениях что А.Г.Бобров, что его оппонент исходят из априорной убежденности, что последнее «точно датированное упоминание Ивана Дмитриевича в качестве новгород-северского князя относится к 1463 г., когда новгородцы направили в Литву посольства «о княжи возмущении еже на Великии на Новъгородъ Ивана Васильевича… ко князю Ивану Ондрѣевичю Можаиску и къ князю Ивану Дмитреевичю побороть по Великомъ Новѣгородѣ отъ князя великого» [13]. Но из того, например, что я набирал по телефону номер жены час назад, еще не следует напрямую, что именно час назад я с ней разговаривал: мог и не дозвониться. А полученный из Литвы ответ, что кто-то «имашася побороть, како Богъ изволи» никому из адресатов двух разных посольств конкретно не приписан. Иными словами, у нас нет четких данных, что новгородские послы встретились с князем Иваном в Новгороде-Северском.

Между тем, мне представляется, что существует и достаточно хорошо известен документ, однозначно свидетельствующий, что уже по меньшей мере весной 1462 г. Ивана Дмитриевича Шемячича как действующего князя не существовало. Это вроде как достаточно изученное в историографии «докончание эмигрантов» — докончание бывшего можайского князя Ивана Андреевича с сыном бывшего серпуховского князя Василия Ярославича Иваном Васильевичем [14]. Несмотря на то, что мы располагаем только списком документа, оснований сомневаться в его достоверности и принципиальной аутентичности оригиналу нет. Л.В.Черепнин датировал само докончание следующим образом – «1461 г., сентября – 1462 г. марта 27» [15] на тех основаниях, что» в заголовке грамоты указана дата: 6970 г., следовательно дело относится ко времени с сентября 1461 г. по сентябрь 1462 г., но поскольку договор упоминает в.кн. Василия Васильевича, постольку он мог быть заключен до его смерти 27 марта 1462 г.». такая датировка мне представляется не вполне корректной: с одной стороны, в тексте собственно докончания, строго говоря, нет прямых указаний, что оно написано до смерти Василия Васильевича [16], с другой, дата (6970 г.), на которую опирался исследователь, содержится не в собственно тексте докончания, а в «заголовке-предисловии» к нему: «Список з докончалные грамоты со кн(ѧ)жы с-Ывановы можаиског(о), что кончали в Литвѣ со кн(ѧ)з(е)мъ с-Ываном съ Ѩрославичевым с(ы)н(о)мъ. А привезлъ сесь список Володѧ Д(а)в(ы)дов , лѣта 70» [17]. То есть эта грамота попала в руки московских властей с приездом Володи Давыдова, а составлена была, следовательно, раньше. Сама по себе история с поимкой Володи Давыдова отразилась, в частности, в Ермолинской летописи: «Тоѣ же весны, въ великое говѣино, на Ѳедоровой недѣли, прииде вѣсть князю великому, что княжы Васильевы Ярославича дѣти болярьскиѣ и иныѣ дворяне хитростью коею хотѣша ωгосудяря князя выняти с Углеча ис поиманiа, и обличися мысль ихъ, и повелѣ князь велики имать ихъ, Володку Давыдова, Парфена Бреина, Луку Посивьева и иныхъ многихъ, казнити, бити и мучити, и конми волочити по всему граду и по всѣмъ торгомъ, а послѣди повелѣ имъ главы отсѣщи» [18].

Пасха в 1462 г. падала на 18 апреля, следовательно Федорова неделя Великого поста – на 1-7 марта [19]. Очевидно, что грамота попала в руки великого князя именно с поимкой Володи Давыдова, т.е. между 1 и 7 марта 1462 г. А само докончание относится к несколько более раннему времени, хотя, очевидно, не сильно более раннему. Иван Андреевич Можайский в это время княжил в пожалованном ему «у вотчину» Казимиром Стародубе и Гомеле [20], откуда, скорее всего, и отбыл в Москву Володя Давыдов. Между Стародубом и Москвой более 500 км, т.е. это около 10-12 дней тогдашнего пути, если без особых задержек. Таким образом, «докончание эмигрантов» не могло быть составлено позднее, чем в середине февраля 1462 г.

В этом докончании Иван Андреевич и Иван Васильевич договаривались о совместном выступлении против московского великого князя (теперь уже можно точно утверждать) Василия Васильевича. При этом в договоре присутствует примечательная клаузула: «…и дастъ б(о)гъ ωднова, не по нашим грѣхом, кнѩз(ѧ) великог(о) побiем или згоним, а дастъ б(о)гъ, г(осподи)не, достанеш(ь) великог(о) кн(ѧ)жен(ь)ѩ…». Из нее вытекает, что в случае победы князей-мятежников над Василием Васильевичем великокняжеский стол должен был достаться Ивану Андреевичу Можайскому.

Возможно ли вообще было такое и при каких условиях? Ведь всего-то двадцатью годами раньше попытки узурпации стола сперва Василием Васильевичем под Юрием Дмитриевичем Звенигородским, а затем Василием Юрьевичем Косым уже под ставшим законным наследником Василием Васильевичем вызвали феодальную войну. При этом второй случай особо показателен, когда против узурпации великого княжения Василием Косым выступили его родные братья Дмитрий Шемяка и Дмитрий Красный, вернувшие стол только что ими же всеми совместно побежденному Василию Васильевичу. И уж кто-кто, а Иван Андреевич, непосредственный участник всех этих событий, знал об этом прекрасно. Следовательно, для того, чтобы оговорить на случай победы свои права на занятие великокняжеского стола, он должен был быть уверен в их легитимности.

Еще раз вопрос: могла ли такая легитимность возникнуть и при каких обстоятельствах? На первый – и, сразу же оговорюсь, поспешный – взгляд – нет. Хотя бы потому, что отец Ивана Андреевича, Андрей Дмитриевич Можайский никогда не был великим князем [21]. Более того, уже в докончании 1405 г. с Василием Дмитриевичем он отказывался от прав на великое княжение в пользу детей Василия Дмитриевича, «минуя» свои права родового наследования вослед старшим братьям. Если первую из воспроизводимых мной статей еще следует трактовать так, что это только при жизни Василия Дмитриевича Андрей Дмитриевич отказывается от притязаний на великое княжение и за себя, и за своих детей: «А чѣм тѧ бл(а)г(о)с(ло)в(и)лъ ω(те)ць наш, кн(ѧ)зь великыи, в Москвѣ, и с Коломною, с волостьми, и всѣм великым кнѧжен(ь)ем, или что еси собѣ примыслил, и тог(о) нам всег(о) под тобою блюсти, а не ωбидити, и под твоими детми, так же и нашим дѣтем», то вторая не оставляет сомнений – он отказывался от своих прав и перед прямыми наследниками старшего брата: «А по грѣхом, г(о)с(поди)не, б(о)гъ ωтведет по нашим тобѧ, а нам, г(о)с(поди)не, тог(о) всег(о) так же под твоею кнѧ(ги)нею и под твоими дѣтми блюсти, а не ωбид(е)ти» [22]. Этот же отказ от родовых прав на великое княжение Андрей Дмитриевич подтвердил, став гарантом по так называемой «второй» духовной Василия Дмитриевича, в которой тот, игнорируя родовой принцип наследования, предусмотренный завещанием Дмитрия Донского, передавал великое княжение своему сыну Василию Васильевичу, а не брату Юрию Дмитриевичу [23].

Правда, как вытекает из «принудительного» докончания Юрия Дмитриевича с Василием Васильевичем от 11 марта 1428 г., заключенного им под угрозой отлучения от церкви со стороны митрополита Фотия, сам Юрий «поражение в правах» Андрея не признавал. Этот момент начисто упущен исследователями, а он заслуживает самого пристального внимания. В dispositio грамоты, исходившей от Василия Васильевича, дословно сказано следующее: «…на семъ, брате молодшии, кн(ѧ)зь Юрьи Дмитриевич, целуи ко мнѣ кр(е)стъ, к своему брату старѣишому, к великому кн(ѧ)зю Васил(ь)ю Васил(ь)евич(ю), и къ своему брату молодшому, кн(ѧ)зю Ѡндрѣю Дмитриевич(ю), и къ нашему брату молодшому, ко кн(ѧ)зю Костѧнтину Дмитриевич(ю)» [24]. Разумеется, «брат старейший» и «брат молодший» здесь лишь статусы: на самом деле «старейший брат» Василий Васильевич был племянником «брата молодшего» Юрия, но суть не в этом. Суть в том, что Василий признает «братом молодшим» Юрия, их общим «братом молодшим» самого младшего из дядей Константина, а Андрея, старшего брата Константина, вообще «братом» не признает, в то время как Юрий признает, откуда и формулировка «къ своему брату молодшому, кн(ѧ)зю Ѡндрѣю Дмитриевич(ю)»! И это не описка: противень, исходящий от лица Юрия лишь подтверждает ситуацию: «…на сем, брате стариши, кн(ѧ)зь великии Василеи Васильевич, целуи ко мнѣ кр(е)стъ, къ своему брату молодшему, кн(ѧ)зю Юрью Дмитриевич(ю), и с моим братом молодшим, со кн(ѧ)зем с Ондрѣем Дмитриевичем, и с нашим братом молодшим, со кн(ѧ)зем с Костѧнтином Дмитриевичем».

Как известно, Константин Дмитриевич отказался «подписываться» под детей Василия Дмитриевича [25], за что был лишен удела и был вынужден удалиться в Новгород. Позже он примирился с великим князем, однако, очевидно, на иных условиях, нежели Андрей, почему и не был Василием Васильевичем «поражен в правах».

Итак, Юрий Дмитриевич продолжал считать Андрея «в очереди» на великое княжение вслед за собой. Казалось бы, и что с того? Ведь Андрей умер раньше Юрия и великим князем так и не стал. Но тут вступает в силу своего рода «юридическое усыновление», многократно отмечавшееся исследователями и принципиально неверно ими всеми истолкованное. Речь идет о случаях, когда великий князь признавал своего племянника или даже неродного брата не просто «братом молодшим», но и «сыном». Все исследователи солидарно видят в таком признании понижение в статусе: все же «брат» выше чем «сын»! Но это мнение, ни на чем, кроме умозрительных впечатлений не основанное, принципиально неверно.

Поскольку понимание того, что же означало это «юридическое усыновление», существенно важно для рассматриваемой темы, а примеров его очень немного, позволю себе подробный их анализ.

Первый случай такого «усыновления» обнаруживается в духовной Ивана Ивановича Красного [26]. Причем, на первый взгляд, достаточно несистематически. Так, в dispositio Племянник Ивана Ивановича Владимир Андреевич Серпуховской не причислен «к лику» сыновей («…даю рѧдъ своимъ с(ы)номъ, кнѧз(ю) Дмитрию и кнѧз(ю) Ивану, и своему брат(а)ничу, кнѧз(ю) Володимеру, и своеи кнѧгинѣ»), то же в целом ряде других статей, но в духовной присутствуют три статьи, в которых Владимир Андреевич прямо и недвусмысленно причислен к числу «детей» Ивана Красного. Вот эти статьи: 1) – «А кнѧгини Оульѩна, по о(т)ца м[оего, кнѧзѧ] великого, грамотѣ по д(у)ш(е)внои, вѣдаеть волости, и осмничье, и сел(а) до св[его живота], а по ее животѣ тѣ волости, и села, и осмничье дѣтемъ моимъ, кнѧз(ю) Дмитрию, и кнѧз(ю) Ивану, и кнѧз(ю) Володимеру, и моеи кнѧгинѣ, подѣлѧтсѧ на четверо, безъ обиды»; 2) – «А ци по грѣхомъ, имуть из Орды искати Коломны, или Лопастеньскихъ мѣстъ, или ωтмѣньных мѣстъ Рѧзаньскихъ, а ци по грѣхомъ отоиметсѧ которое мѣсто, дѣти мои, кнѧз(ь) Дмитрии, и кнѧз(ь) Иванъ, и кнѧз(ь) Володимеръ, в то мѣсто, и кнѧгини подѣлѧтсѧ безъпеньными мѣсты»; 3) – «А что волости за кнѧгинью за Оульѩною, ис тыхъ волостии [по ее жи]вотѣ дѣти мои, кнѧз(ь) Дмитрии, кнѧз(ь) Иванъ, кнѧз(ь) Володимеръ, да[дуть дчери] ее Сурожикъ, сел(о) Лучиньское».

В 1-ом и 3-ем случаях речь идет о владениях, завещанных еще Иваном Калитой, дедом Дмитрия, Ивана и Владимира, своей вдове Ульяне. Дед и общий для всех троих, и делиться наследством неродной бабки (второй жены Ивана Калиты), равно как и обеспечивать приданным тетку – тоже дело общее. Но вот второй пример очень важен. Речь в нем идет о сравнительно недавних приобретениях Московского княжества – Коломне, Лопасне, отвоеванных у Рязани, а также о местах, полученных у Рязани путем обмена при установлении границы по Оке при Иване Ивановиче. Отсылка на Орду с очевидностью говорит, что ордынского «благословения» на эти захваты и обмены не было, а потому Орда могла вмешаться и «по грехом» эти уже поделенные владения отнять. И тут, когда дело касается не уделов, а, как бы мы это сказали сегодня, «территориальной целостности» Московского княжества, наследия Калитовичей, Владимир вдруг выступает полноправным «сыном» завещателя! Несмотря на то, что его отец не был великим князем, наследником Московского княжения.

Этот вывод подтверждает и первое же докончание Дмитрия Донского с тем же Владимиром Андреевичем, заключенное около 1367 г., когда оба княжича достигли по тогдашним понятиям совершеннолетия [27]. В нем Владимир повсеместно титулуется «братом молодшим» Дмитрия. Всюду, кроме одной примечательной статьи: «Быти ны заодинъ. Имѣти ми брата своѥго старѣишего, кнѧзѧ великого Дмитриѩ, во о(т)цѧ мѣсто. А жити ны по тому, как то о(т)ци наши жили съ братомъ своимъ с старѣишимъ, з дѧдею нашимъ, со кнѧземъ с великимъ съ Се[ме]номъ». И эта статья совсем неслучайна. Дело в том, что оба договаривавшихся княжича женаты еще не были и детей не имели. И в случае нежданной кончины Дмитрия (а кто мог от нее гарантировать – вот, его младший брат Иван уже умер до этого докончания!) «юридическое усыновление» им своего двоюродного брата было страховкой против выморочности всего наследия Калитовичей. Именно об этом и напоминает формулировка о жизни, как жили их отцы с братом Семеном: Симеон Гордый умер в мор 1453 г. вместе с сыновьями и московский стол достался его брату Ивану Красному. И второе докончание Дмитрия с Владимиром подтверждает то же самое: несмотря на его дефектное состояние это можно гарантировать совершенно определенно: «…тоб(е), брата своег(о) старѣишег(о), кнѧзѧ великог(о), соб(ѣ) отцемъ, а с(ы)на твоег(о)…» [28]. То же и в третьем, уже предсмертном для Дмитрия, договоре с Владимиром: «…се ѩзъ, кнѧз(ь) великыи Дмитрии Иванович, приѩлъ есмъ в любовь брата своего молодшего и своего с(ы)на, кнѧзѧ Володимера Андрѣевич(а)… Быти ны заодинъ. И имѣти ему мене о(т)ц(о)мъ, а с(ы)на моего, кнѧзѧ Васильѩ, братомъ старѣишимъ…» [29].

Во всех этих случаях статус Владимира Андреевича в иерархии князей московского дома не равен его праву на московский великокняжеский стол: по статусу он ниже Дмитрия Донского, ниже его старшего сына Василия, равен Юрию, но выше остальных братьев Дмитриевичей – Андрея, Петра и еще не родившегося Константина. Но это по статусу. А по очередности прав на престол он стоит после, ниже всех сыновей Дмитрия: «Тебѣ, брату моему молодшему и моему с(ы)ну, кнѧзю [Володимеру Андрѣевичу], держати ти подо мною , и подъ моимь с(ы)номъ, подъ кнѧземъ подъ Васильемъ, [и подъ моими дѣтьм]и кнѧженье мое великое [честно и грозно]» [30]. Он, так сказать, «запасной игрок», юридическое усыновление которого – лишь страховка на крайний случай.

Василий Дмитриевич, взявший курс на отказ от завещания отца в части родового принципа наследования стола и переходе на прямой порядок наследования от отца к сыну, закономерно не страховался «юридическим усыновлением» (чтобы исключить даже мысль о родовом порядке). Напротив, в том же 1405 г. он «подписал» своего дядю и под собственного сына Ивана: «А отымет б(ог)ъ тобе, великого кнѧзѧ, и мнѣ, г(о)с(поди)не, имѣти с(ы)на твоег(о) въ твое мѣсто» [31].

А вот пришедший к великокняжеской власти поборник норм духовной Дмитрия Донского (и нормы родового старшинства) Юрий Дмитриевич немедленно восстановил и традицию «юридического усыновления». В докончании с Иваном и Михаилом Андреевичами вновь присутствует: «Б(о)жi [ею милостї]ю, на [семъ на всемъ, кнѧзь Иванъ Он]дрѣе[вичъ, и с сво]им братомъ, съ кн(ѧ)земъ с Михаилом со Ѡндрѣевич(е)мъ, целуи ко мнѣ кр(е)стъ, къ своему ω(т)цу, ве[ликому кнѧзю Юрью Дмитреевичю, и к мо]им [дѣтемъ. Имѣти вам ме]не собѣ ω(т)цемъ. А мнѣ, великому кнѧзю, васъ держати в сыновьствѣ и во ч[ти, безъ] ωбиды» [32].

Таким образом, по этому докончанию Иван и Михаил Андреевичи получали пусть и теоретические, но все же некоторые права на московский великокняжеский стол как «юридические дети» великого князя Юрия Дмитриевича. Да, после возвращения Василия Васильевича на престол братья Андреевичи заключали с ним договора, в которых вослед отцу «подписывались» под его детей [33], однако одновременно Василий Темный гарантировал Ивану и Михаилу Андреевичам неприкосновенность их владений. Изгнав Ивана Андреевича из Можайска и захватив его отчину, Василий Васильевич тем самым разорвал все эти договоры, сняв и с Ивана Андреевича его обязательства. И вернув тому формальный статус «юридического наследника» московского стола (а Михаил Андреевич, до конца жизни не порывавший с великокняжеской властью, своими докончаниями этих прав лишался).

Итак, подведу некоторый промежуточный итог. В результате «юридического усыновления» Ивана Андреевича великим князем Юрием Дмитриевичем и разрывом аннулировавших эти права докончаний с Василием Темным по инициативе последнего, Иван Можайский имел формальные, теоретические права на то, чтобы претендовать на московский великокняжеский стол.

Вопрос заключается в том, при каких условиях они могли перейти в практическую плоскость? Ведь именно такую практическую претензию на них обнаруживает «докончание эмигрантов».

Для того, чтобы ответить на него, необходимо рассмотреть ситуацию, сложившуюся среди потомков Ивана Калиты на 1461 год.

Нагляднее всего представить ее в виде генеалогической схемы (картинка кликабельна!):

Эта схема нуждается в нескольких технических пояснениях. Во-первых, для упрощения схема неполна: в ней отсутствуют персонажи, не связанные с рассматриваемым казусом. Во-вторых, жирным шрифтом мною выделены имена князей, занимавших московский великокняжеский стол; жирным курсивом – наследники этого стола по родовому принципу наследования; простым прямым шрифтом – имена князей, получавших права «юридических сыновей»; простым курсивом – тех, у кого прав на великокняжеский стол не было. В-третьих, подчеркнуты имена князей, живых по состоянию на начало 1462 г. наконец, в-четвертых, пунктирные стрелки отмечают «юридические усыновления».

Схема очень показательна: занимавшему московский великокняжеский стол Василию Васильевичу Темному по любому принципу наследования должен был наследовать его сын Иван, за ним (по родовому принципу или в случае бездетности еще неженатого к 1462 г. Ивана) Юрий, Андрей, Борис и Андрей Меньшой Васильевичи, затем (только по родовому принципу или в случае бездетности всех сыновей Василия Темного) – Иван Дмитриевич Шемячич. А ему вослед, в случае, если он займет престол, его сыновья Семен, Владимир, Иван и Василий Шемячичи.

В каком же случае мог претендовать на престол в Москве Иван Андреевич Можайский? Только при двух одновременных соблюденных условиях: 1) — что ему удавалось победить Василия Темного и получить у него грамоту с отказом от претензий на великое княжение за себя и своих детей, подобную тем «проклятым грамотам», что уже добывал у Василия Дмитрий Шемяка в 1445 г. [34]; и 2) – если Ивана Дмитриевича Шемячича к этому моменту уже не существовало в роли претендента на великое княжение. В случае совпадения этих двух условий обе ветви прямых потомков великих князей московских Василия Темного и Дмитрия Шемяки оказывались юридически «выморочными» (сыновья Ивана Дмитриевича Шемячича в этом случае теряли бы свои права на великое княжение, поскольку их отец не становился великим князем), и вступало в силу «юридическое сыновство» Ивана Андреевича Можайского, полученное им от великого князя Юрия Дмитриевича. А вот «юридическое усыновление» Василия Ярославича в.кн. Василием Васильевичем, в случае подписания им «проклятых грамот» за себя и детей, также теряло силу и в отношении серпуховского князя, почему каких-либо претензий на великое княжение со стороны представителей серпуховской ветви докончание и не содержит.

«Докончание эмигрантов», как уже говорилось, предусматривало возможность осуществления первого пункта: ««…и дастъ б(о)гъ ωднова, не по нашим грѣхом, кнѩз(ѧ) великог(о) побiем или згоним, а дастъ б(о)гъ, г(осподи)не, достанеш(ь) великог(о) кн(ѧ)жен(ь)ѩ…». Но оставался второй, связанный с правами Ивана Дмитриевича Шемячича. Тот факт, что эти права были полностью проигнорированы в «докончании эмигрантов», может свидетельствовать только об одном – контрагенты докончания, Иван Андреевич Можайский и Иван Васильевич Серпуховской знали, что таковых прав к моменту заключения этого договора уже не существовало. То есть либо Иван Дмитриевич к этому времени уже умер, либо сделал что-то, лишившее его прав на престол. Это «что-то», если оставаться в пределах реалий того времени, означало пострижение в монашеский чин. Против первого варианта говорит то, что и в августе 1471 г. в Коростынском соглашении новгородцы по требованию Москвы обязывались «также намъ, Великому Новугороду, отчинѣ вашеи, недруговъ вашихъ, великихъ князеи, князя Ивана Можаиского, и князя Иоанна Шемякина, и князя Василья Ярославича, и ихъ детеи и ихъ зятии к собѣ в Новгородъ не приимати»[35]– видимо, в Москве знали, что исчезнувший уже почти девять лет назад князь Иван Дмитриевич все еще жив.

Против второго варианта – пострижения князя Ивана — противопоказаний в источниках нет.

Таким образом я считаю, что анализ «докончания эмигрантов» понуждает признать, что Иван Дмитриевич принял монашеский постриг не позднее зимы 1461–1462 гг., а возможно, и раньше. Хронологичский terminus post quem определяется указанным А.Г.Бобровым последним его бесспорным упоминанием в княжеском статусе, а именно, пожалованием еще князю Ивану Дмитриевичу «8 копъ грошей, 3 мыта тамо же, а 7 локоть сукна махалского» по жалованной грамоте, данной «въ Новомъ месте, индиктъ 6, сенътябръ 9 день», отразившейся в Литовской метрике, что, по справедливому мнению исследователя, соответствует 09.09.6968 г. или 09.09.1457 г. [36] Иным словами, уход князя с политической арены, скорее всего, связанный с его постригом в монахи (коль скоро он был, как выясняется, жив еще и в 1471 г.), произошел в интервале между сентябрем 1457 г. и зимой 1461-62 гг.

А.Г.Бобров выдвинул очень правдоподобное предположение, что постриг князя произошел 6 марта, «когда, согласно месяцеслову Ефросина Белозерского, отмечалась память святого с таким именем («Марта 6. Святыи мученикъ Ефросинъ водою врящею напоенъ скончася» — КБ 22, л. 137 об.)» [37]. Хотя бы потому, что смена имени Иван на Ефросин не вполне обычна. Но с остальными выводами исследователя, сделанными им там же, а именно, «что князь стал иноком в Троице-Сергиевом монастыре» и что произошло это в 1463 г. [38], согласиться невозможно. По поводу года я уже подробно разобрал выше – пострижение князя случилось не позднее зимы 1461-62 гг., и, если принять предположение относительно 6 марта, то самой поздней датой его пострижения оказывается 6 марта 1461 г. (теоретически возможны и предыдущие три года). И, конечно, нельзя согласиться с тем, что местом пострижения князя был Троице-Сергиев монастырь. Просто потому, что невозможно допустить, чтобы еще не принявший пострига – т.е. не ушедший от мирских дел – Иван Дмитриевич Шемячич мог добраться до Сергиевой обители, учитывая все меры, предпринимавшиеся Василием темным к его устранению с политической арены. Так что я полагаю несомненным, что если Иван Дмитриевич и пересекал границу владений великого князя Московского, то уже в иноческом клобуке. А постричься он мог и в Новгород-Северском, в древнем Спасо-Преображенском монастыре.

Все сказанное выше лишь «расшивает» проблемное с хронологической точки зрения место в концепции А.Г.Боброва. Но не добавляет к ней новых доказательств. Хотя, если оставаться в рамках гипотезы о тождестве Ивана Дмитриевича Шемячича и Ефросина Белозерского, то уточнение хронологии позволяет указать еще на несколько позиций гипотезы, получающих существенно лучшее объяснение.

Во-первых, речь идет о составе родословия русских князей , которым открывается Краткий летописец Ефросина. Он завершается упоминанием великого князя Василия Васильевича «9-е колено от Всеволода московьскые князи, а от Рюрика 17 коленъ московьскые князи», но не упоминает Ивана III. Если Летописец был завершен написанием в Троицком монастыре (в этом я согласен с А.Г.Бобровым) до 27 марта 1462 г., то такое завершение естественно. Ранее – поскольку А.Г.Бобров считал временем появления Ивана-Ефросина в Троицком монастыре 6 марта 1463 г. – такое окончание приходилось объяснять искусственными натяжками. Во-вторых, проще объясняется и то, что последнее собственно летописное известие в дополнительной части датировано 1 февраля 6967 / 1459 г., и то, что находящийся в этом же разделе перечень русских митрополитов завершается именем митрополита Ионы, умершего 31 марта 1461 г. с завершающей пометой «[В]сех их 29». Следующий митрополит, до того архиепископ Ростовский Федор Бывальцев был поставлен «тоѣ же весны, мѣсяца маiа 3» [39]. То есть, скорее всего, Краткий летописец был закончен до этой даты. Да и результаты определения водяных знаков бумаги, использованной для его написания, тоже свидетельствуют о предпочтительности более ранней даты: Конь – л.4, 6, 8 – Брике. №3571 (1453-1481); Ножницы (л.23, 24) – Брике. №3744 (1448-1463); Зубр (л.13, 37, 41) – Лихачев. Вод.зн. №4039 (1459); Голова быка с крестом между рогами (л.30, 36) – Лихачев. Вод.зн. №2263 (1453) [40]. В-третьих, мне представляется, что вывод А.Г.Боброва относительно того, что пребывание Ефросина в подчиненной Троице-Сергиеву монастырю углицкой Прилуцкой обители в роли ее игумена, и связанный с ним эпизод с вкладом в эту обитель дьяка Кулудара Ирежского, следует относить к периоду меж-игуменства в Троицком монастыре между мартом 1463 г. и 1 июня 1467 г. абсолютно справедлив. Равно как и его же заключение, что настоятелем Прилуцкой обители мог быть назначен лишь член Троицкой монастырской корпорации [41]. Но в таком случае, вряд ли настоятельство было доверено только-только пришедшему в монастырь иноку. Скорее всего, все же уже известному, пожившему у Троицы сколько-то времени. А это также говорит о более раннем, чем предполагал А.Г.Бобров, времени прихода Ефросина в Сергиев монастырь. Чему не препятствует установленная более ранняя дата пострижения князя Ивана.

И в заключении темы, о новгородском посольстве к Ивану Дмитриевичу. Очевидно, что посылая его, новгородцы не знали о том, что князь уже минимум как год назад принял монашеский обет. Это довольно странно: в то время уход владетельного князя в монастырь был явлением мягко говоря редким, ели не почти уникальным. Собственно, за конец XIV – первую половину XV вв. можно упомянуть лишь пострижения Ивана – Иоасафа Дмитриевича, третьего сына Дмитрия Донского, Ивана-Игнатия Юрьевича, старшего сына Юрия Дмитриевича Звенигородского (но это все же пострижения наследников стола, а не действующих владетельных князей), да постриг великого князя Олега Ивановича Рязанского (но это случилось уже совсем незадолго до смерти князя, возможно, когда он почувствовал приближающийся конец). Всё. Других примеров, кроме случившихся уже в незапамятные времена уходов в монахи князей Николая Святоши и Федора Ростиславича Смоленско-Ярославского, так интересовавших Ефросина белозерского, вроде бы вообще к этому времени неизвестно.

В этой ситуации пострижение князя,который мог претендовать на московский великокняжеский стол, должно было наделать шума. Если только оно не утаивалось специально. Зачем? – Незачем, если у князя, ставшего иноком, не было цели исчезнуть из поля зрения прежде, чем хватились, прежде, чем пошли слухи. Если же Иван Дмитриевич – это и есть Ефросин Белозерский, то причина ясна: князь-инок собирался незаметно вернуться на Русь, рассчитывая, видимо, что вхождение в крупный монастырь обезопасит его, когда инкогнито окажется раскрытым.

Еще раз: это не доказательство тождества Ивана Шемячича и Ефросина Белозерского, но еще один камешек на чашку весов с косвенными аргументами в пользу этой гипотезы.

* * *

В ходе оживленной on-line дискуссии, возникшей после обнародования попытки прочтения экслибриса Ефросина Белозерского, содержащегося на л.127 автографа Ефросина -рукописи РНБ, Кир.-Бел. 11/1088, как экслибриса-перевертыша, содержащего сразу два имени ЕФРОСИNЪ и IѠАNNЪ, замечательный лигвист С.Л.Николаев, возражая против отождествления Ивана Шемячича с Ефросином Белозерским, высказал точку зрения, что оно невозможно, потому что тексты Ефросина содержат ярко выраженные особенности белозерского говора, закладываемые с детства, а потому противящиеся признанию Ивана Ефросином, ибо Иван Шемячич провел свое детство в Угличе, а на Белоозере вообще, похоже не бывал.

Это увесистая гирька, но, как я понимаю, она неожиданно падает все на ту же чашку весов, на которой подбираются аргументы в пользу гипотезы А.Г.Боброва.
Не будучи лингвистом, я никоим образом не считаю возможным спорить с выводом крупного исследователя относительно особенностей языка Ефросина, принимая его «локализацию» как данность. Я просто считаю, что приходя к выводу, что особенности языка Ефросина прямо препятствуют его отождествлению с Иваном Дмитриевичем Шемячичем, С.Л.Николаев не учел одной исключительно характерной особенности генеалогии князя Ивана. Его матерью была княгиня Софья Дмитриевна, дочь князя Дмитрия Васильевича Заозерского, до замужества жившая в уделе отца, в современном селе Устье при впадении р. Кубены в Кубенское озеро. Именно здесь вместе с матерью и ятровьями ее захватил за год до свадьбы с Дмитрием Шемякой Василий Косой, разбивший войско ее брата Федора: «Князь же Василеи, окопився, и пригнавъ на Вологду, и тѣхъ всѣхъ воеводъ князя великого поималъ, и со всѣми людьми, и ттоле иде в заозерье и, пришедъ, ста у Дмитрея святаго на устьи. И прiиде на него изгономъ безъ вести князь Феодоръ Дмитреевичь заозерскы, со многыми людми; онъ же поби ихъ и посѣче многыхъ, и угони на Волочкѣ княгиню Марью, съ дочерью и съ снохами, княжу Дмитрееву, а княжу Федорову матерь, а самъ князь Феодоръ утеклъ» [42].

Заозерье граничит с Белоозером, между с.Устье и Кирилло-Белозерским монастырем – всего 80 км. Никаких принципиальных различий в говорах Белозерья и Заозерья нет, во всяком случае, они находятся явно за пределами «разрешающей способности» регионально-лингвистического анализа. И Софья, разумеется, говорила с теми самыми диалектными особенностями, характерными для Белозерского края. Равно как и ее «двор» – боярыни, няньки и дворовые девушки, перебравшиеся вместе с ней ко двору Дмитрия Шемяки в Углич. И именно среди них провел свои ранние годы княжич Иван, прежде чем его воспитание перешло в руки дядек, обучавших его мужской воинской жизни. То есть свои ранние годы, когда и закладываются особенности говора, Иван Шемячич провел в «белозерско-заозерской» речевой среде. Плюс к тому, годы отрочества в Юрьеве монастыре в Новгороде, где он опять же оказался в среде матери и ее окружения. В таких условиях его язык не мог не обрести характерных диалектных особенностей.

Из сказанного опять-таки не следует напрямую, что князь Иван Дмитриевич Шемячич и Ефросин Белозерский – одно и то же лицо. Но если гипотеза А.Г.Боброва относительно их тождества верна, то сделанный выше вывод хорошо корреспондируется с выявленными С.Л.Николаевым особенностями языка инока. Тем более, что после погружения Ефросина в языковую среду Кирилло-Белозерского монастыря эти заложенные в детстве особенности должны были «всплыть» и только усилиться. А отмеченная А.Г.Бобровым осведомленность в западно-русской лексике свидетельствует о некоем опыте жизни в украиинных пределах, что согласуется с биографией Ивана Дмитриевича.
* * *
Наконец, «расшифровка» экслибриса Ефросина Белозерского на листе с миниатюрой Китовраса в автографе Ефросина РНБ, Кир.-Бел. 11/1088, л. 127, родившаяся в ходе on-line обсуждения с А.Ю.Черновым и в окончательном виде предложенная мной в следующем виде:

Сергей Шаров-Делоне. МОНОГРАММА ИВАНА ШЕМЯЧИЧА – ЕФРОСИНА БЕЛОЗЕРСКОГО

Суть ее заключена в том, что помимо очевидного имени Ефросин, она содержит еще и имя Иоанн. А «ключом» к опознанию второго имени является некорректное написание первого: ЕФРѠСINЪ вместо ЕФРОСИNЪ, поскольку неверные «Ѡ» вместо «О» и «I» вместо «И» корректны для написания имени IѠANNЪ (конечный «еръ» для каждого из имен представлен, как я полагаю, двумя завитками-паерками cлева и справа от сдвоеных зеркальных «N»). Разумеется, известные сомнения вызывает правильность прочтения самих этих двух зеркально написанных «N» (выглядящих как “NИ» или «М»), однако написание имени как ЕФРОСИМ у Ефросина Белозерского не встречается, да и вообще крайне нехарактерно.

Мне представляется, что сомнения в правильности прочтения этих «NИ» как двойного зеркального «N» должны быть отвергнуты по чисто художественным соображениям. Судя по всему, экслибрис не есть автограф Ефросина, а его автором является автор миниатюр рукописи, известный Кирилло-Белозерский изограф и миниатюрист Ефрем Требес [43]. То есть перед нами результат работы профессионального художника. И решал он художественную задачу художественными же средствами. И решил ее блестяще(в этой сфере я как архитектор чувствую свою профессиональную компетентность): при далеко не симметричном изображении — все-таки это текст, состоящий из разных букв! – изографу удалось создать образ, воспринимаемый как почти симметричный, предельно уравновешенный. И достигается этот эффект двумя основными элементами: центральной, осевой почти симметричной литерой «Ф» (она же отчасти и «А» для имени IѠАNNЪ и «Р» для имени ЕФРОСИNЪ) и главное – абсолютно симметричной оконтуривающей весь рисунок литерой «Ѡ» с симметричными же «NИ» и замещающими «еры» паерками в виде завитков. Только таким образом – за счет строго симметричной «рамки» – и можно добиться восприятия несимметричного рисунка как практически симметричного образа.

Исходя из сказанного, я считаю двойное прочтение экслибриса достоверным, а следовательно, не вижу иного объяснения, кроме как считать, что до пострижения в монахи Ефросин Белозерский носил мирское имя Иван.

Опять-таки, это не есть доказательство правильности гипотезы А.Г.Боброва, но все же еще одно косвенное показание в ее пользу.

* * *

Подведу итоги предпринятым изысканиям:

1. Удалось доказать, что князь Иван Дмитриевич Шемячич задолго до смерти (а умер он, как выяснилось, заведомо после 1471 г.) исчез в период между 9 сентября 1457г. и зимой 1461-62 гг. , и что можно считать практически установленным, что он постригся в монахи, скорее всего – не афишируя своего поступка.

2. Князь Иван Дмитриевич Шемяка в силу воспитания в среде окружавших его мать, Софью Заозерскую, выходцев из белозерско-заозерского региона, должен был сохранять в своей речи особенности местного диалекта.

3. Удалось установить с большой степенью вероятности, что время появления Ефросина в Троице-Сергиевом монастыре следует отнести к несколько более раннему времени, чем предполагал А.Г.Бобров, а именно ко времени до кончины в.кн. Василия Васильевича Темного 27 марта 1462 г., и что Краткий летописец, скорее всего, был завершен до этого события.

4. Инок Ефросин, судя по его монограмме, до пострижения в монахи носил мирское имя Иоанн.

Все установленные обстоятельства не предоставляют бесспорных доказательств в пользу признания гипотезы А.Г.Боброва о тождестве князя Ивана Дмитриевича Шемячича и Ефросина Белозерского, однако устраняют ряд препятствий для такого отождествления и делают его едва ли не наиболее «экономным» предположением, позволяющим наиболее простым и естественным образом объяснить значительное число разнообразных фактов, черт и деталей, связанных с обоими персонажами. Бритва Оккама в данном случае, похоже, на стороне А.Г.Боброва.

Примечания:

[1] — А.Г.Бобров. Попытка одного отождествления (Князь Иван Дмитриевич = инок Ефросин) // Псков в российской и европейской истории: (К 1100-летию первого летописного упоминания). М., 2003,. Т.2. С.270-278.
[2] — А.Г.Бобров. Проблема подлинности»Слова о полку игореве» и Ефросин Белозерский // acta Slavica Iaponica. Sapporo, 2005. T.22. P.264-277; А.Г.Бобров. Ранний период биографии князя Ивана Дмитриевича, священноинока Ефросина Белозерского (Опыт реконструкции) //……2008. С.94 — 172.
[3] — М.А.Шибаев. Загадки биографии инока Ефросина – книжника Кирилло-Белозерского монастыря второй половины XV в. // история и культура: Актуальные проблемы: Сб.статей в честь 70-летия проф. Юрия Константиновича Руденко. СПб., 2005, С.85-93.
[4] — А.Ю.Чернов. Хроники изнаночного времени. «Слово о полку Игореве»: Текст и его окрестности. СПб., 2006, С.49-50.
[5] — А.Г.Бобров. Ранний период биографии князя Ивана Дмитриевича, священноинока Ефросина Белозерского (Опыт реконструкции) //……2008. С.164.
[6] — Р.Дж.Коллингвуд. Идея истории. Автобиография. М., 1980, С.231.
[7] — КБ 53, л.130-155 об, датирующая запись на л.155 об.
[8] — М.А.Шибаев. Загадки биографии инока Ефросина – книжника Кирилло-Белозерского монастыря второй половины XV в. // история и культура: Актуальные проблемы: Сб.статей в честь 70-летия проф. Юрия Константиновича Руденко. СПб., 2005, С.88.
[9] — А.Г.Бобров. Ранний период биографии князя Ивана Дмитриевича, священноинока Ефросина Белозерского (Опыт реконструкции) //……2008. С.169-170.
[10] — Сплошной анализ всех видов перемещений за конец XIV – XV вв., проведенный мной по источникам, показывает, что гонцы в случаях спешки преодолевали в день тогда по 75-80 км, небольшие группы всадников (посольство надо полагать именно такой группой) – до 45 км в сутки, а войска – около 20 км в день.
[11] — КБ 53, лл.274-280, 300-317, 194об. – 273об., 281-299об. – см.: А.Г.Бобров. Ранний период биографии князя Ивана Дмитриевича, священноинока Ефросина Белозерского (Опыт реконструкции) //……2008. С.153.
[12] — Например, первая часть сборника КБ 22 (лл.1-338об., частично переписан не Евросином), включающий Краткий летописец (лл.1-46). О времени его написания ниже.
[13] — А.Г.Бобров. Ранний период биографии князя Ивана Дмитриевича, священноинока Ефросина Белозерского (Опыт реконструкции) //……2008. С.169-170. Цитата по: Летопись Авраамки – ПСРЛ, XVI, Стб.214.
[14] — ГВНиП, №62, С.199-201. Список конца XV в. – РНБ им. М.Е.Салтыкова-Щедрина, СПб., рукописн.отдел, сб. № Q-XVII-58, лл. 18об. – 21.
[15] — Л.В.Черепнин. Русские феодальные архивы XIV – XV вв., М. – Л., 1948, С.339-340.
[16] — В докончании в.кн. Василий Васильевич по имени упомянут лишь дважды: «Что, г(осподин)е, кнѩз(ь) великiи Василеи Васил(ь)евич ωтнѧл оу тебѩ твою ωтчину и дѣдину на кр(е)стном целован(ь)е и выгонил тобѩ из твоеи ωтчины и дѣдины, так же г(осподи)не, кнѩз(ь) великiи Василеи Васил(ь) евич ѩл моег(о) ωтца, кнѩз(ѧ) Васил(ь)ѩ Ѩрославич(а) на кр(е)стном целован(ь)и безвинно…» — т.е. речь идет о прошедших событиях (захвате Можайска у кн.Ивана Андреевича летом 1454 г. и «поимании» кн. Василия Ярославича Серпуховского 10 июля 1456 г.), а во всех остальных случаях великий князь упомянут без имени, что, само по себе, допускает возможность, что речь шла уже о сыне и преемнике Василия Темного Иване III.
[17] — ДДГ, №62, С.199.
[18] — Ермолинская летопись – ПСРЛ, XXIII, С.157.
[19] — Л.В.Черепнин. Русская хронология. М., 1944, С.58, Табл. XV; вклейка между С.64 и 65, табл.XVI.
[20] — М.М.Кром. Меж Русью и Литвой. Западнорусские земли в системе русско-литовских отношений конца XV – первой трети XVI в. М., 1995, С.61.
[21] — Устойчивость представлений о том, что только сын великого князя может быть великим князем, восходящая еще к временам Киевской Руси, в целом недооцениваются историками. Однако можно привести по меньшей мере два примера из конца XIV – первой половины XV вв., говорящие, что эти представления были более чем живы и актуальны. Первое – это история «захвата» Дмитрием Донским белозерского стола. Сразу подчеркну – «великого» белозерского стола – удельные белозерские князья продолжали княжить в своих уделах вплоть до начала XVI в. На самом деле, никакого «захвата» не было: последний «великий» белозерский князь Федор Романович пал на Куликовом поле, его сын Иван – тоже, так и не успев стать «великим» князем. Почему сын Ивана Константин прав на «великое» княжение Белозерское лишился и вынужден был отъехать служилым князем в Новгород (о его судьбе подробно см.: В.Л.Янин. Новгородская феодальная вотчина (Историко-генеалогическое исследование). М., 1981, С.213-229). Правда, в историографии принято считать, что у Федора Романовича был родной брат Василий Сугорский (и тогда захват Белоозера Дмитрием Донским снова оказывается незаконным), но это общее мнение ошибочно. Василий Сугорский мог быть не ближе, чем двоюродным братом Федору, так как практически синхронные событиям и безусловно достоверные грамоты – «вторач» и «третья» духовные в.кн. Василия Дмитриевича называют его Василием Семеновичем: «Да свои же примыслъ даю еи на Бѣлѣозерѣ слободка, што была кнѧжа Васил(ь)ева Семенович(а)» (ДДГ, №21, С.58; №22, С.61). Это слободка Усть-Угла (ДДГ, №57, с.176), лежавшая среди сплошных вотчин потомков Василия Сугорского, а другого Василия в это время среди белозерских князей неизвестно. Так что Дмитрий Донской, как великий князь Владимирский, распорядился выморочным уделом «великого» князя Белозерского. Именно вымороком – никого из белозерских князей, чей отец был бы «великим» князем на момент принятия решения, уже не было. Второй пример – это то, как «поддели» Василия Дмитриевича обиженные им на Плаве в 1406 г. тверские союзники, напомнив о том, что московские князья, строго говоря, не имели прав на великое княжение, поскольку их родоначальник, Даниил Александрович, великим князем не был (см.: Повесть о Плаве: Тверской сборник – ПСРЛ, XV, Стб.474).
[22] — ДДГ, №18, С.52. Грамота ошибочно датирована Л.В.Черепниным 1401-1402 г., она относится к 1405 г.
[23] — ДДГ, №21, С.57-59.
[24] — ДДГ, №24, С.63.
[25] — Московский летописный свод конца XV века – ПСРЛ, XXV, С.244 (ошибочно под 1419г.); Воскресенская летопись – ПСРЛ, VIII, С.90; Новгородская I летопись – НПЛ, С.412.
[26] — ДДГ, №4, С.15-19.
[27] — ДДГ, №5, С.19.
[28] — ДДГ, №7, С.23.
[29] — ДДГ, №11, С.31.
[30] — ДДГ, №11, С.31.
[31] — ДДГ, №16, С.44. В издании грамота неверно датирована 1401 – 1402 гг.
[32] — ДДГ, №32, С.82.
[33] — ДДГ, №41, С.122; № 42, С.124; №43, С.126; №44, С.127; №48, С.147; №51, С.151; №55, С.166.
[34] — Ермолинская летопись – ПСРЛ, XXIII, С.153.
[35] — ГВНиП, №26. С.46. Эта статья, конечно, «перекочевала» в Коростынское соглашение 1471 г. из предыдущего Яжелбицкого договора 1456 г. Но отнюдь не механически. Очень показателен тот факт, что в 1471 г. больше не поминаются ни княгиня Софья (Заозерская, мать Ивана Дмитриевича), ни ее дети (ср.: ГВНиП, №23, С.43 – Яжелбицкие соглашение 1456 г.), а попавший в заточение Василий Ярославич упоминается по-прежнему, поскольку он был жив – его смерть «в железех» датируется 18 февраля 1483 г. – см.: А.Б.Мазуров, А.Ю.Никандров. Русский удел эпохи создания единого государства: Серпуховское княжение в середине XIV – первой половине XV вв. М., 2008, С.182-183.
[36] — Сборник Имп. Российского Исторического общества. СПб., 1882. Т.35. памятники дипломатических сношений Древней Руси с державами иностранными. А.Г.Бобров. Ранний период биографии князя Ивана Дмитриевича, священноинока Ефросина Белозерского (Опыт реконструкции) //……2008. С.129-130.
[37] — А.Г.Бобров. Ранний период биографии князя Ивана Дмитриевича, священноинока Ефросина Белозерского (Опыт реконструкции) //……2008. С.152. Эта запись выделена Ефросином киноварью, что заставляет относиться к ней как к важной для автора.
[38] — Там же, С.152.
[39] — Ермолинская летопись – ПСРЛ, XXIII, С.156.
[40] — А.Г.Бобров. Ранний период биографии князя Ивана Дмитриевича, священноинока Ефросина Белозерского (Опыт реконструкции) //……2008. С.159.
[41] — Там же, С.146-152.
[42] — Ермолинская летопись – ПСРЛ, XXIII, С.148.
[43] — Помимо чисто профессиональных художественных достоинств экслибриса, нельзя не отметить, что он начертан теми же темными, почти черными чернилами, что и контуры миниатюр, в отличие от гораздо более светлых, коричневатых чернил текста-автографа Ефросина.